Сергей Хоружий

Мертва – старушиная – седая запавшая пизда планеты.

полней всего вошла в творчество сына – фигура отца, со всеми ее чертами и всем окружением. Джойс засвидетельствовал это сам, и так, что сильней не скажешь: «Сотни страниц, дюжины персонажей в моих книгах пришли от него».

Здесь, по новой вере Джойса, религия Христа транскрибируется в религию творчества и красоты. Слово, обычно обозначающее явление Бога, у Джойса значит некий момент истины, эстетический аналог мистического акта, когда художнику внезапно открывается, «излучается» сама «душа» какого-то предмета, случая, сцены, притом не из области возвышенного – что существенно, – а из самой обычной окружающей жизни.

Одиссея» как таковая тоже внесла крупный вклад в замысел, определив построение романа, его композиционный принцип. «Я взял из „Одиссеи“ общую схему, – пояснял Джойс поздней, – „план“, в архитектурном смысле, или, может быть, точней, способ, каким развертывается рассказ. И я следовал ему в точности».

помимо «сбыта герундиев», как называл его уроки английского

Листы с заготовками не были начальною стадией: им предшествовало множество мелких заметок, которые Джойс делал в любое время, в любой обстановке, на любой подвернувшейся бумажной поверхности. Клочки свои он при необходимости исписывал дважды, горизонтально и диагонально, и разбирал потом нацарапанное с лупой; такими заметками на клочках всегда были набиты его карманы и кабинет

Бог весть по каким подсчетам – а может, и слегка в шутку – автор оценивал полное время своей работы в 20 тысяч часов и сообщал, что одних только неиспользованных заготовок у него осталось 12 килограмм. В день сорокалетия Джойса, 2 февраля 1922 года, с кондуктором экспресса Дижон – Париж прибыли два переплетённых экземпляра книги, специально и срочно изготовленные к этой дате.

Особенно был неотразим Паунд: «Все человечество, объединясь, должно восславить „Улисса“; кто этого не сделает, пускай займут места среди умственно неполноценных»; что же до неприличий в романе, то «„Улисса“ нельзя подвергать цензуре, как нельзя подвергать цензуре анализ кала в больнице». «„Улисс“ бессмертен, всеобъемлющ, велик!» – прибавлял веско Ларбо.

Модернизм, и с ним Элиот – это безграничная вера в стиль, культ стиля, мистика и мифология стиля. Постмодернизм же – карнавальное низвержение, балаганное и хульное развенчание стиля, превращение стиля из фетиша в игрушку.

Шутка сделалась знаменитой, но ее логика не бесспорна. Уэллс ее вряд ли знал, но в упомянутом письме 1928 года он резонно парировал от лица «типичного читателя»: «Да кто он такой, черт возьми, этот Джойс, чтоб я из своих малых жизненных сроков тратил столько часов на копанье в его причудах?!»