Александр Соболев

принял обет молчания и уединился в скиту, где одними ногтями, без помощи каких-либо инструментов, выцарапывал себе гроб из ствола вековой лиственницы,

Будто это вещи одного порядка: кто-то устраивает групповые оргии, кто-то ползет на коленях из Тотьмы в Чухлому, а ты вот, например, не ешь мясо живых существ — ну что же, Россия большая, места хватит для всех.

в деревне, он говорил, как в райском саду — нет ни чувства долга, ни чувства вины. Только говном попахивает

При всей своей бытовой аккуратности, Никодим терпеть не мог оплачивать счета, так что изможденные ожиданием электрическая и телефонная компании полюбили в последнее время в дисциплинарных целях отключать свои живоносные провода, из-за чего несколько месяцев назад им с Вероникой пришлось (к обоюдному, кажется, удовольствию) провести вечер при свечах и молчащем телефоне.

Наивно так считать, но мне кажется, что самое безопасное для меня в ближайшее время место — моя квартира (горячий поклон жителям Помпей)

И мы живем, делая вид, что ничего не происходит: ходим в гимназию, учим детей, думая, что и дальше будем жить в своем пузыре, покуда вокруг все будет постепенно меняться к лучшему, потому что хуже уже вроде как придумать невозможно.

Ничто не способно изменить мир, но иногда жизнь оставляет приятное впечатление…

Луна Венеции ничуть не лучше

Луны Москвы, Тамбова или Тулы,

И корки апельсинные в Фонтанке

Такие же, как и в канале Grande.

Но если в полночь ты пойдешь с Пьяцетты

По узким улицам, таинственным и темным,

Шаги замедли у моста Риальто:

И ты услышишь эхо песни дальней,

И чей-то вздох и чей-то робкий шепот,

И Дездемоной брошенную розу

Поднимешь ты у стен палаццо Ферри.

Былых столетий летопись живая,

Прощай, Венеция, прощай, о город-призрак,

Прощайте, голуби «святого Марка»,

Прощай, Лоренцо, гондольер кудрявый!

В моей стране далекой и холодной

Тебя не раз я вспомню, день счастливый,

И станут влажными мои ресницы,

Как влажны стены в подземельях Дожей.

На площади святого Марка,

Где мажордомом птицевод,

Всплывает прошлое, как барка,

На золотых ладонях вод.

Плюясь, как ведьма, черной кровью,

По лишаям священных плит

Еще Италия влачит

Тяжелый шлейф Средневековья.

Парит сегодня, как вчера,

Над адом Данте диадема,

Но не от нашего эдема

Ключи апостола Петра!

О, до чего ж, старик, ты дожил, —

и готовому напитку, воспользовавшись случаем, удавалось улизнуть, замарав на прощанье белоснежные окрестности конфорки и залив газовое пламя, так что, вернувшись на кухню, мать обнаруживала шумное холостое шипение и острый газовый запах. Приобретая с годами склонность к непродуктивному беспокойству параноидального склада, Никодим, среди прочих кошмаров, представлял себе и этот: наговорившись вдоволь с нежданным визитером, мать возвращается на кухню, держа в руке свою обычную тонкую египетскую пахитоску, — и, открыв дверь, исчезает в огненном облаке