Екатерина Лавринайтис

Хорошо. Еще что-нибудь?
— Я хочу футболку с номером двадцать три.
— Аршавин, — удовлетворенно пробормотал большой «Серебряный мальчик». — Russian.[25]
Наверное, он никогда не слышал о Майкле Джордане.

слышал его легкое дыхание. Он всегда дышал очень легко, этот Стейн. Он мог бегать часами, ему почти не требовался кислород. Как и причина для того, чтобы бегать.

— Ты ведь не…
— Ты что, сбрендила? — Харри залил в себя горяченный кофе. — Алкаши этим не занимаются.

Он сидел на краю причала, наслаждаясь каждой затяжкой, и рассматривал бессмысленно дорогие игрушки самого богатого в мире рабочего класса, пришвартованные к пристани. Потом он затушил сигарету, плюнул во фьорд и приготовился нанести следующий по списку визит.

дважды была разведена, последним ее мужем был финансист, разбогатевший три раза и разорившийся четыре,

Было восемь часов вечера, и движение в столице страны, где установлен самый короткий рабочий день в мире, уже давно затихло.

— Хорошая машина, — отметил Харри, — семейная.
— У меня была лосиная лайка, — сказал Ханс Кристиан. — Охота. Дача. Ты понимаешь.
Харри кивнул:
— Хорошая жизнь.
— Лось затоптал ее насмерть. Я утешал себя мыслью о том, что это хорошая смерть для охотничьей собаки. Смерть при исполнении, так сказать.

— У тебя что, нет чистых трусов?
Харри посмотрел на нее.
— Что ты вкладываешь в понятие «чистые»?

— Человек — это извращенный и поврежденный вид, — ответил Харри. — И излечение невозможно, возможно только облегчение.
Ракель прижалась к нему.
— Вот что мне в тебе нравится, так это твой постоянный оптимизм.
— Я считаю своей миссией нести свет, дорогая.

что она похожа на тот телевизор «Пионер», который перестали производить, потому что он был слишком хорош, и это было очевидно, так как черный цвет на его картинке был очень черным.