Дон Делилло

– Все они живут нынче в достатке, – сказал я. – Искренне полагают, что имеют на это право. Благодаря такой убежденности они, похоже, отличаются крепким здоровьем. Все румяные, как на подбор.

– Мне трудно представить себе смерть при таком уровне доходов, – сказала она.

– Возможно, смерти в нашем понимании у них не бывает. Разве что документы переходят к другим владельцам.

Смерть взялась за дело. Она уже у вас внутри. Вы, как утверждают, умираете, и в то же время живете отдельно от смерти, можете поразмышлять о ней на досуге и в буквальном смысле слова увидеть на рентгеновском снимке или на экране компьютера страшную, чуждую вам логику всего происходящего. Именно в тот момент, когда смерть изображают наглядно, показывают, так сказать, по телевизору, вы и чувствуете, какая жуткая пропасть отделяет вас от вашего состояния. Введена новая система символов, у богов силой отобрали всю технологию, внушающую благоговейный страх. Из-за нее вы чувствуете себя чужим на собственном смертном одре.

– Сама идея, само существование, дивная изобретательность. Конечно, с одной стороны, я всем этим восхищаюсь. Подумать только, где-то люди умеют творить подобные чудеса – выводить каких-то микробов, питающихся облаками. Все это в высшей степени поразительно. Нынче вообще достойно удивления только нечто микроскопически малое. Но мне трудно с этим смириться. Меня пугает мысль о том, что они не все до конца продумали.

– Тебя мучит какое-то смутное дурное предчувствие, – сказал я.

– Меня мучит то, что они воздействуют на суеверную сторону моей натуры. Каждый новый успех науки хуже предыдущего, потому что из-за него я боюсь еще больше.

– Чего ты боишься?

– Сама не знаю – неба, земли.

– Чем больше прогресс науки, тем примитивнее страх.

– Почему так получается? – спросила она.

Не знаю, почему вас интересует этот препарат, – сказала Винни, – но я считаю, что избавляться от предчувствия смерти, даже от страха смерти – ошибка. Разве смерть – не та граница, в которой мы нуждаемся? Разве не придает она жизни драгоценную размеренность, некую определенность? Спросите себя, был бы хоть один ваш поступок в этой жизни исполнен красоты и смысла, не знай вы о существовании последней черты, границы, предела.

– Помнишь, как ты услышала по радио, что из-за вздымающегося облака потеют ладони? У тебя же ладони стали потными, правда? Под воздействием силы внушения одни люди заболевают, другие выздоравливают. Может, и не важно, насколько сильно или слабо действует дилар. Если я считаю, что он мне поможет, значит, он поможет.

– До поры до времени.

– Речь идет о смерти, – прошептал я. – В сущности не важно, что именно содержится в этих таблетках. Пусть там будет хоть сахар, хоть перец. Я жду не дождусь, чтобы меня ублажили, одурачили.

– Разве это не глупо?

– Вот что, Дениза, происходит с людьми, доведенными до отчаяния.

Мне трудно представить себе смерть при таком уровне доходов

В доме пахнет киношной несчастливой жизнью, а я этот запах всегда чую.

– А у вас что за роль? – спросил я.

– Я играю еврея. Кого же еще?

Разговаривать с умной женщиной в чулках, когда она забрасывает ногу на ногу, – огромное удовольствие. Это негромкое шуршание, подобное помехам в эфире, способно опьянять меня на разных уровнях

– Может, там, где вы живете, и нужен пистолет. Забирайте. Нам он ни к чему.

– Себе я раздобыл боевой «магнум», и он всегда лежит у меня в изголовье. Я тебе даже рассказать не могу, что при виде его с лицом человека делается.

Он многозначительно посмотрел на меня. Я снова уставился на пистолет. Мне пришло в голову, что это лучший прибор для измерения людской приспособленности к миру. Я подбросил его на ладони, понюхал стальное дуло. Что человеку дает – помимо ощущения компетентности, благополучия и собственной важности – обладание смертоносным оружием, умение с ним обращаться, готовность в любую минуту его применить? Припрятанное смертоносное оружие. Тайна, другая жизнь, второе «я», мечта, колдовская сила, заговор, бред.

Марри сказал:

– У меня нет никакого доверия к чужой ностальгии – я доверяю только своей. Ностальгия есть плод неудовлетворенности и гнева. Это разрешение споров между прошлым и настоящим. Чем сильнее ностальгия, тем короче путь к насилию. Война есть форма, которую принимает ностальгия, когда людей вынуждают говорить добрые слова о своей стране.