Арчибальд Кронин

Присосалась к книге, как пьяница к бутылке! Кажется, если бы дом загорелся у тебя над головой, ты бы все также сидела и читала!

Он побеждал, преуспевал. В своем жадном стремлении к успеху он не замечал, что эта блестящая карьера противоречит всему тому, во что он до сих пор верил

Милый, а разве нам действительно так уж необходимо богатство? Я знаю, что мне оно не нужно. К чему эти вечные разговоры о деньгах? Когда у нас их было в обрез, мы... ох, как безумно счастливы мы были! Тогда мы не говорили о них. А теперь мы ни о чем другом не говорим

Ему было только четырнадцать лет. За весь вчерашний день он съел только одну репу, которую взял на ферме Лиддля. Мир вокруг него был богат и прекрасен, а он, как дикое животное, забрался на поле и украл репу, чтобы утолить голод.

Ему было только четырнадцать лет. За весь вчерашний день он съел только одну репу, которую взял на ферме Лиддля. Мир вокруг него был богат и прекрасен, а он, как дикое животное, забрался на поле и украл репу, чтобы утолить голод

Значит, правда. Значит, эта потрясающая жестокая новость — правда! С застывшим лицом Дэвид поднял саквояж и пошел за Вилсоном. Они вышли из вокзала и зашагали по Каупен-стрит, не обменявшись больше ни словом. Джо, Джо Гоулен упорно не выходил у Дэвида из головы. Преимущества Джо несомненны: у него — деньги, успех, влияние. Он пройдет в парламент, как прошел Леннард, например, который, нажив состояние продажей дешевой дрянной мебели, хладнокровно купил Клиптон на последних выборах; Леннард, который не произнес в своей жизни ни единой речи, который в свои редкие посещения палаты только и делал, что угощался в буфете или решал «головоломки» в курительной. И это один из законодателей страны! «Впрочем, — с горечью сказал себе Дэвид, — не в пример легкомысленному Леннарду, Джо использует свое пребывание в парламенте для чего-нибудь посерьезнее, чем решение „головоломок“. Нельзя предвидеть, для каких разнообразных и любопытных целей Джо может использовать свое положение, если попадет в парламент...»

Дэвид резко отогнал горькие мысли. Что пользы в них? Единственный ответ на создавшееся положение заключа­ется в том, что Джо не должен пройти в парламент. «О Гос­поди, — думал Дэвид, шагая навстречу резкому морскому ветру, — о Господи, если суждено мне еще хоть что-нибудь сделать, пускай это будет победа на выборах над Джо Гоуленом».

— Я охотно и с гордостью готов пожать руку каждому порядочному человеку... — пауза вследствие глубокого волнения, — если он желает пожать мне руку. Но большевики пускай и не пытаются. Нет, клянусь богом, пусть и не пытаются! — Джо задорно выпятил грудь. Он сознавал свою силу, влияние, он упивался ими. — Я хочу, чтобы вы знали, друзья, что я против большевиков, и крас­ных, и всяких других изменников. Я — за британскую конституцию, за британский флаг и британский фунт. Мы недаром же воевали и дома работали на войну. Я — за порядок, и законность, и всеобщую дружбу. Вот за что я борюсь здесь, на выборах, и вот за что вы будете голосовать. Никто не имеет права оставлять после себя мир таким же, каким он его застал. Мы должны делать что можем, чтобы мир стал лучше. Мы должны стоять за нравственность и образование и соблюдать десять заповедей! Мы не потерпим никакого антихристианского большевизма и анархических выступлений против десяти заповедей. Никакого анархического отношения к британскому флагу, к британской конституции, к британскому фунту. Вот почему я прошу вас, ребята, голосовать за меня. И если не хотите остаться без работы, не забывайте этого!

По сигналу Ремеджа раздались крики «ура», долго не смолкавшие. Эти крики опьяняли Джо; он чувствовал себя прирожденным оратором, был воодушевлен одобрением собственной совести и ближних. Он сиял и пожимал руки всем стоявшим поблизости, затем сошел вниз.

И, наставив ухо, прислушивалась до тех пор, пока не услышала возню в комнате над ее головой — шаги, плеск воды, льющейся из рукомойника, и кашель Дэвида.

Через десять минут Дэвид сошел вниз, постоял немно­го, грея озябшие руки над огнем, затем сел к столу. На нем был рабочий костюм шахтера.

Следующий день, 16 октября, был днем официального оглашения кандидатов, и в одиннадцать часов утра, когда кампания еще только что началась, Дэвид столк­нулся с Джо. Встреча произошла перед входом в зал муниципалитета. Дэвид с Вилсоном поднимался по лестнице, чтобы вручить комиссии свои документы, и в это же самое время Джо, сопровождаемый Ремеджем, Конноли, преподобным Лоу и всеми членами их комитета, а также группой сторонников, выплыл из двери и начал спускать­ся вниз. Увидев Дэвида, он круто остановился в картинной позе и посмотрел на него с видом благородного человека, отдающего должное врагу. Он стоял на две ступеньки выше Дэвида, красивый, крупный, внушительно выпятив грудь; двубортный пиджак расстегнут, в петлице большой пучок голубых васильков. Возвышаясь над Дэвидом во всем своем грубом великолепии, он протянул­ ему мясистую руку. Он улыбался своей характерной открытой улыбкой.

— Добро пожаловать, Фенвик! — воскликнул он. — Лучше рано, чем поздно, а? Надеюсь, что у нас будет честное состязание. Во всяком случае, таким оно будет с моей стороны. Честная игра, никому никаких привилегий. И пусть победит лучший!

В группе сторонников Джо пробежал шепот одобрения, а Дэвид, с омерзением в душе, старался сохранить внешнее хладнокровие.

— И не думай, — продолжал Джо, — что это будет бой в лайковых перчатках, — нет, никаких перчаток. Все время — голыми руками. Я считаю, что сражаюсь здесь за конституцию, Фенвик, — да, за британскую конституцию.­ Предупреждаю тебя, чтобы ты не ошибался на этот счет. Во всяком случае, мы будем сражаться открыто и честно. Как британские спортсмены — вот что я хочу сказать. Как британские спортсмены!

Снова возгласы одобрения из быстро увеличивавшейся толпы сторонников Джо, и в порыве энтузиазма несколько человек протиснулись вперед, чтобы пожать ему руку. Дэвид отвернулся с холодным отвращением. Не сказав ни слова, он вошел в зал. А Джо, неприятно пораженный невежливостью своего соперника, продолжал направо и налево пожимать руки. О, он, Джо, не тщеславен, — видит бог, он готов пожать руку любому человеку, если это человек порядочный, британец и славный малый. Стоя на лестнице ратуши, Джо испытывал потребность выразить свои чувства собравшейся аудитории. Он объявил:

Около шести часов Дэвид отправился навестить Гарри Огля и, медленно проходя по Каупен-стрит, заметил издали человека, шедшего ему навстречу по Фрихолд-стрит, — это был Артур Баррас. Когда они сошлись, Дэвид устремил глаза в пространство, решив, что Артур, может быть, не захочет его узнать. Но Артур остановился.

— Я ходил голосовать за вас, — сказал он отрывисто. Голос его звучал невыразительно, сухо; лицо, из­желта-бледное, временами подергивалось. От него несло спиртом.

— Очень вам признателен, Артур, — ответил Дэвид.

Оба постояли молча.

— Я днем был занят внизу, в шахте. Но когда поднялся наверх, вдруг вспомнил, что сегодня выборы.

В глазах Дэвида светились жалость и волнение. Он сказал смущенно:

— Я никак не мог рассчитывать на вашу поддержку, Артур.

— Отчего же? — возразил Артур. — Я теперь никто, не красный и не голубой [19], никакой. — И с неожиданной горечью добавил: — Да и какое это имеет значение?

Новая пауза, во время которой только что произнесенные слова, казалось, дошли до сознания Артура. Он беспомощно поглядел на Дэвида.

— Странно, не правда ли, кончить так, как я? — сказал он, равнодушно кивнул, отвернулся и пошел дальше.

Дэвид продолжал свой путь к дому Огля, глубоко взволнованный и расстроенный этой встречей, во время которой так немного было сказано и так много подразумевалось. Эта встреча была как бы предостережением, напоминанием о том, как ужасно может быть поражение. Мечты Артура были разбиты. Он вышел из жизни, стуше­вался, и каждая жилка в нем вопила: «Я довольно страдал. Не хочу больше страдать!» Битва кончилась, огонь догорал. С этими мыслями Дэвид, вздохнув, вошел в домик Гарри.