Джек Керуак

Будь милосерден, не держа в уме никаких понятий о милосердии, ибо милосердие, в конце концов, — всего лишь слово

Посетители баров частенько выдают себя за боксеров, чтобы напугать — как черный полоз, который бьет хвостом о камни, изображая гремучую змею.

На стенке висел плакат с фотографией его отца и надписью «Разыскивается». Рядом — мазохистская плетка.

Я чувствовал себя как на старой работе в баре — единственным нормальным человеком в психушке. Никакого превосходства не ощущаешь, только уныние и страх, потому что пообщаться не с кем.

Это было самое одинокое пиво в моей жизни.

Мы сидели одни, и дед сказал, что пойдет кормить свиней, а мне велел идти чинить забор и добавил:

— Я видел, как через этот забор сто лет назад перелез Господь, и скоро Он придет снова.

Тетя Гастония, запыхавшись, подошла к забору и подтвердила, что так оно и было, она тоже это отлично помнит, и что она вообще видела Бога столько раз, что и не перечесть. И все повторяла: «Аллилуйя, аллилуйя», и сказала:

— Все это есть в Евангелии, и все это правда.

— Очень сложно найти работу, если не собираешься горбатиться на ней всю жизнь, — сказал Шнур. — Я хочу играть на теноре в клубе, так зарабатывать и так жить и музыкой выражать себя. Хочу, чтобы, слушая меня, все понимали, что я чувствую, видели, как мне хорошо, и им самим становилось лучше. Хочу научить людей радоваться жизни, и делать добро, и понимать мир. И еще много чего хочу. Иногда играть про Господа, чтобы блюз был как молитва, я бы даже на колени вставал, чтоб не сомневались. Чтоб увидели, сколько я трачу сил, и поняли, как я стараюсь. Чтобы я со своей дудкой был как школьный учитель или как проповедник, чтобы показать, что, когда обыкновенный музыкант просто берет инструмент, дует в него и нажимает на клапаны, он не хуже учителя или проповедника. Где бы я ни играл, я всегда играю на разрыв сердца. Где я только ни был, везде одно и то же: людям, которым не нравится, что я цветной, которые не думают о себе, и им наплевать, что я хочу делать добро, я все равно играл от души. Только эта дудка может их заставить ко мне прислушаться. Они не станут разговаривать со мной на улице, но будут хлопать мне и визжать от восторга, когда я играю. Будут мне улыбаться. А я буду улыбаться им в ответ, и не буду злиться, и не буду по любому поводу лезть на стенку. Мне нравится разговаривать с людьми и слушать их. Я чувствую, что от них идет добро, и тем же отвечаю. Господи, как я хочу иметь свое место в жизни, как это у них принято называть!

– Мы едем в Лос-Анджелес! – крикнули они.

– Что вы там будете делать?

– Черт возьми, понятия не имеем! Какая разница?

Грустно было смотреть, как они отъезжают, и я понял, что больше никого из них не увижу, но так уж вышло.

Я пьянел, ни о чем не задумываясь; все было прекрасно.