Ги де Мопассан

Женщины всегда ждут чего-то иного, не того, что существует в действительности

Мой милый ученик, – сказала Мадлена, – поверьте моему опыту, моему большому опыту. Поцелуи в вагоне ничего не стоят. Они портят аппетит

Недозрелый колос не жнут

Надо быть дураком, чтобы портить себе из-за этого кровь, – размышлял Жорж. – Каждый – за себя. Победа достается смелым. Эгоизм – это все. Но эгоизм, алчущий богатства и славы, выше эгоизма, алчущего любви и женских ласк».
Показалась Триумфальная арка на своих чудовищных лапах, – как будто при въезде в город стоял нескладный великан, который вот сейчас зашагает по широко раскинувшейся перед ним улице.
Жоржу и Мадлене снова пришлось принять участие в параде экипажей, которые везли домой, в желанную постель, все те же безмолвные, сплетенные в объятии пары. Казалось, будто возле них движется все человечество, пьяное от радости, счастья и наслаждения.
Мадлена отчасти догадывалась, что происходит в душе у ее мужа.
– О чем ты думаешь, дружок? – с обычной для нее нежностью в голосе спросила она. – За полчаса ты не сказал ни слова.
– Я смотрю, как обнимается это дурачье, – ответил он, усмехаясь, – и говорю себе, что в жизни, право, есть кое-что поинтереснее.
– Да… но иной раз это бывает приятно, – тихо проговорила она.
– Приятно… приятно… за неимением лучшего!
Мысль Жоржа шла дальше, с какой-то бешеной злобой срывая с жизни ее блестящие покровы. «Глупее глупого стесняться, отказывать себе в чем бы то ни было, глупо, что последнее время я так изводил себя, волновался, страдал». Образ Форестье встал перед его глазами, не вызвав в нем, однако, ни малейшего раздражения. У него было такое чувство, словно они только что помирились, снова стали друзьями. Ему даже хотелось крикнуть: «Здорово, старик!»

Мадлену тяготило это молчание.
– Хорошо бы заехать по дороге к Тортони[82] и съесть мороженого, – предложила она.
Он бросил на нее косой взгляд. В это мгновение ее тонко очерченный профиль и белокурые волосы ярко осветила гирлянда газовых рожков, зазывавшая в кафешантан.
«Она красива, – подумал он. – Что ж, это хорошо. О нас с тобой, голубушка, можно сказать: на ловца и зверь бежит. Но если мои сослуживцы опять начнут дразнить меня тобой, то я их так отделаю, что небу жарко станет».
Затем, проговорив: «С удовольствием, дорогая», – он, чтобы рассеять ее подозрения, поцеловал ее.
Мадлене показалось, что губы ее мужа холодны как лед.
Но, стоя у дверей кафе и помогая ей выйти из экипажа, он улыбался своей обычной улыбкой.

Хорошо, что я больше не был у нее! – подумал Дю Руа. – Вот она уже и успокоилась. Посмотрим, что будет дальше».

Но как только она очутилась в карете, он схватил ее руку и, покрывая ее страстными поцелуями, заговорил:
– Я люблю вас, я люблю вас. Позвольте мне это сказать. Я до вас не дотронусь. Я хочу лишь говорить с вами о своей любви

Я не могу без вас жить, – продолжал он. – В вашем доме или где-нибудь еще, но я должен видеть вас каждый день, хотя бы одну минуту, должен прикасаться к вашей руке, чувствовать на себе дуновение ветра, который вы поднимаете своим платьем, любоваться очертаниями вашего тела, глядеть в ваши большие дивные глаза, от которых я без ума

Дю Руа понимал, что эту простушку надо прибирать к рукам исподволь, – ведь все дело в том, чтобы они стали встречаться – сперва там, где захочет она, а потом уж он сам будет назначать ей свидания

Как часто я думал о вас! – сказал он.
– А я – о вас, – призналась Клотильда.
Они сели. Оба улыбались, глядя друг другу в глаза, обоим хотелось поцеловаться.
– Моя дорогая маленькая Кло, я люблю вас.
– А я тебя.
– Значит… значит… ты на меня не очень сердилась?
– И да и нет… Мне было больно, а потом я поняла, что ты прав, и сказала себе: «Ничего! Не сегодня-завтра он ко мне вернется».
– Я боялся к тебе идти, я не знал, как ты меня примешь. Я боялся, но мне страшно хотелось прийти. Кстати, скажи, пожалуйста, что с Лориной? Она едва поздоровалась и с бешеным видом ушла.
– Не знаю. Но с тех пор, как ты женился, с ней нельзя говорить о тебе. Право, мне кажется, что она ревнует.
– Не может быть!
– Уверяю тебя, дорогой. Она уже не называет тебя Милым другом, теперь она зовет тебя «господин Форестье».
Дю Руа покраснел.
– Дай мне губы, – придвинувшись к Клотильде, сказал он.
Она исполнила его желание.
– Где бы нам встретиться? – спросил он.
– Да… на Константинопольской.
– Как!.. Разве квартира еще не сдана?
– Нет… Я ее оставила за собой!
– Оставила за собой?
– Да, я надеялась, что ты ко мне вернешься.
Ему стало тесно в груди от внезапно наполнившей его горделивой радости. Значит, эта женщина любит его, значит, это настоящее, неизменное, глубокое чувство.
– Я тебя обожаю, – прошептал он и, помолчав, спросил: – Как поживает твой муж?
– Отлично. Он пробыл здесь месяц и только третьего дня уехал.
Дю Руа не мог удержаться от смеха:
– Как это кстати!
– Да, очень кстати! – простодушно заметила Клотильда. – Впрочем, его присутствие меня не стесняет. Ты же знаешь!
– Да, это верно. В сущности, он прекрасный человек.
– Ну а ты? Как тебе нравится твоя новая жизнь? – спросила она.
– Так себе. Моя жена – подруга, союзница.
– И только?
– И только… А сердце…
– Понимаю. Но она мила.
– Да, но она меня не волнует. Когда же мы увидимся? – еще ближе придвинувшись к Клотильде, прошептал он.
– Ну хоть… завтра… если хочешь?
– Хорошо. Завтра в два часа?
– В два часа.
Он встал и, уже собираясь уходить, смущенно заговорил:
– Знаешь что, квартиру на Константинопольской я хочу перевести на свое имя. Непременно. Недоставало еще, чтобы ты и теперь за меня платила!
В приливе нежности Клотильда поцеловала ему руки.
– Делай как знаешь, – прошептала она. – С меня довольно, что я ее сохранила и что мы можем там видеться.
С чувством полного удовлетворения Дю Руа удалился