Елена Катишонок

…Дом, и так скудный, быстро пустел: раздавали утварь, связывали тощие узлы.

Нотариус, склонив унылый овечий профиль, курил, смотрел в окно на темный февральский сумрак и думал, как хорошо было бы вернуться назад, в морозный декабрь – или еще раньше, в детство, и с ним – в любимый праздник хануку, когда мама жарила золотистые вкусные латкес, а дед всегда приносил ему самую новую монетку.

принципе Третий Рейх рассматривает местное население благосклонно: будучи «нордическим типом», оно является подходящим материалом для онемечивания.

На всех главных зданиях, где размещается немецкая администрация, развеваются ненавистные местному населению красные, но вместо серпа и молота на них свастика.

Макс… Почему вы говорите: «евреи», «евреев»… Отчего не «мы», «нас»? Разве вы сами не чувствуете принадлежности к…
– Нет! – яростный шепот прозвучал криком, – Нет! Если носить клеймо означает быть евреем, то я – турок! Китаец, швед… Тех, по крайней мере, не метят.
– Да, – нотариус медлил, зная, что может потерять единственного близкого человека, но все же закончил, – сейчас многие пошли бы… в шведы, да нос не пускает.

Каждый хранит секреты по-разному. Доктор Ганич выбрал угольный погреб: может быть, излишне романтично, зато надежно. В том же погребе покоится под слоем угля черная тетрадь – кому принадлежит этот секрет, господину Мартину или дворнику? Да и что там ценного, в этой тетрадке? Кто и когда въехал, на какой срок, сумма задатка – вот и все тайны.

На лестнице тихо. Чужие голоса на чужом языке надежно заперты за прочными двойными дверьми. Дворник, сунув руки в рукава пальто, обходит двор. На кухне горит свет, и дядюшка Ян спешит за собственной тенью. Тень удлиняется, и скоро оба сливаются с темнотой. Через несколько минут дворник возвращается – теперь, наоборот, тень спешит сзади, боясь, что он оставит ее в холодном дворе.

…Что-то остановило Бергмана от похода в префектуру, какое-то суеверное чувство, хотя приехал в центр и даже приблизился к зданию. У обочины стояло несколько легковых автомобилей. Вход охраняли вооруженные красноармейцы. Он прошел целый квартал по противоположной стороне, посмотрел на часы – и тут же забыл, сколько времени, повернул за угол и через полчаса стоял перед деревянным домом на Малой Речной улице, где до войны располагался полицейский участок, о чем свидетельствовала эмалевая табличка. Однако табличка эта осталась разве что в памяти Макса, ибо в 40-м году полицейский участок превратился в отделение милиции. Что здесь находилось при немцах, Бергман не знал, но заметил как-то входящих и выходящих мужчин с повязками на рукавах – местную полицию. Власть меняется, но учреждения правопорядка сохраняют свою суть. Немцев больше нет, и дверь, которую он толкнул, снова вела в отделение милиции.

Помнил свое отчаяние, которое нельзя было скрыть от Тамары, помнил ее терпеливые уверения: «Это временно, Андрюша, вот увидишь!»

Валерка скоро ушел со скучной работы, и не только он: рыть могилы – занятие тоскливое, не то что на заводе или на стройке, да и платят гроши.