Валентина Кулагина-Ярцева

Величайшая сила фильма состоит в том, что действия, определяемые его логикой и разворачивающиеся у нас на глазах, выглядят неоспоримыми.

Сводя произведение к его содержанию, а затем, интерпретируя это последнее, человек произведение укрощает.

– Глупец! – выкрикнул он. – Неужели ты не догадался, в чем мой секрет? Безголовый придурок, не способный понять, каким образом проклятие над твоим родом могло исполняться на протяжении шести веков! Разве я не рассказал тебе о великом эликсире вечной жизни? Разве ты не знаешь, что великая задача алхимии оказалась решена? Тогда скажу тебе прямо – это был я! Я! Я! Прожил шестьсот лет, чтобы исполнять свою месть, ибо я – Карл Колдун!

После этого океан не раскрывал мне свои секреты, и хотя много раз в небе бывала полная луна, Белый Корабль с юга не приходил больше никогда.

Ротко, Поллока, Мазеруэлла, Базиотиса, Каваллона, Стилла, Готтлиба, Хэра, Смита, Горки, де Кунинга и Томлина

Уильяма Базиотиса, Ромаре Бердена, Байрона Брауна, Адольфа Готтлиба, Карла Холти и Роберта Мазеруэлла

Наметилась странная склонность художников к философским, даже метафизическим текстам одновременно с острым желанием уйти от литературности в живописи.

Работа живописца по мере его движения из одной точки в другую стремится к ясности — к исключению всех препятствий, стоящих между ним и идеей, а также между идеей и зрителем. В качестве примеров таких препятствий я могу привести (помимо прочего) память, историю или геометрию, представляющие собой трясину обобщений, из которой можно извлечь пародии на идеи (то есть призраки), но не идеи как таковые. Достичь такой ясности — значит быть понятым

отрицание творчества становится новым источником его состоятельности, свидетельством неоспоримой значимости.

Искусство нашего времени громко взывает к безмолвию.
Игривый, даже радостный нигилизм. Художник признает императив безмолвия, однако продолжает говорить. Обнаружив, что ему нечего сказать, он ищет способ рассказать об этом.