Константин Шавловский

Еще одна вещь, зримо отсутствующая в текстах Шавловского, — упомянутая выше компартментализация. Отсутствие ее — не органическое свойство субъекта речи, а результат сознательного усилия, намеренного отказа от разделения потоков жизни, от разгораживания проживаемого ландшафта, который поддерживается в состоянии не совсем, конечно, беспрепятственно проницаемом (пересеченная все же местность), но в каком-то таком, вечно полураспахнутом, продуваемом большими и малыми сквозняками.

найдутся какие-то слова, они довольно часто, почти всегда post factum находятся. Но это будет потом — а сейчас сойтись, наверное, получится на том, что десять-двенадцать лет, которые проходят в этой книге (и уже прошли вне ее), — они вряд ли были лучшим из времен и весной надежд. Конечно, это не было и худшее из времен, но в каждой его точке впереди у нас (было) не так уж много. Чуть не самым ценным умением оказалась для этих лет компартментализация: здесь у нас «город в солнце и случайные сады» — а здесь аресты. Здесь каждую неделю открываются выставки и происходят очередные чтения — а здесь до смерти забивают человека в камере. Здесь ярмарка «non/fiction», а здесь — пять лет общего режима. Компартментализация — название для того, что позволяет в такие времена поддерживать равновесие, пусть неустойчивое, но достаточное (впрочем, только-только) для того, чтобы идти — если и не вперед, то хотя бы в каком-нибудь направлении. Чем дальше, тем больше внимания — или наоборот, невнимания, — это равновесие требует; чем дальше, тем больше его поддержание отнимает сил и времени жизни. Но вот так взять и прекратить его — очень трудно, — а иногда даже кажется, что и совсем невозможно.

Когда жизнь проницаема, оказывается, что спрятаться особенно негде — и время проживается в постоянном присутствии мучимого (и мучающегося) другого, в ситуации постоянной опасности, связанной с вторжением в жизнь насилия, причем, совсем не обязательно исходящего извне. Обитателю такой жизни — проницаемой по свободному выбору и в результате сознательно прилагаемого усилия — ему из каких-то самых общих соображений о справедливости положено, конечно, что-нибудь хорошее за совершаемую им поэтическую работу. Пусть даже апофатически — «не бессмысленно», «не совсем бесполезно», «хотя бы так». Но ничего такого не происходит, а происходит только необходимость как-то ответить себе самому на вопрос о том, может ли поэзия заставить происходить — хоть что-нибудь.

События происходят сами по себе, но живут (выживают) только будучи рассказанными, только как речь. Речь превращает события в историю, поэзия превращает речь в свидетельство о человеке.

Моя подруга, прочитав этот текст, сказала, что этот метод и этот язык не передают того опыта, о котором я хочу говорить. Может быть, сказала она, потому что это слишком прямой текст.
Я думаю, нет. Думаю, он просто слишком похож
на текст, этот текст.

пока месть
будет единственным ответом
на насилие
мы его не узнаем
не отличим
от ловца

Московский конспект
напиши как ты чувствуешь
мы живем в парке культуры
пишет миша из своего диснейленда
сталинский ампир
принимает сорокинский пир;
настя почти готова
идентичность вместо письма
кости кремлевских башен
на месте порядка слов
все на месте
маленькое людоедство большой истории
вписано в конституцию
как союз женщины и мужчины
и зомби
повторное к/т через неделю
если все хорошо то выпишут
в рамках закона
космическая чума
лижет крым в трусах у тирана
он растет и бьется
как птица
как метроном в блокаду
массандра прочитано как massacre
или пойдем в кино
там конек-горбунок летает
гниют сундуки в полях и мы на первом ряду
а выйдем темно и созвездие сестринства
подмигнет нам
с высоты каких-то там лет
беззвучно
как ворованный воздух во рту поэта
выступает пот на ладонях
в переходе
на улице ужаса и дождя