Иероним Ясинский

вам родной уголок и сердце — да,

Перед умственным взором его проходили лица друзей и врагов и много чуждых ему совершенно лиц, неизвестно почему выделившихся из толпы; лица молодых и цветущих девушек, теперь уже старух; лица измененные смертью и скрытые могилой, но всё еще живые в воспоминании, которое выше смерти, ибо восстановляет образы в душе нашей в прежней их свежести и красоте, с ярким блеском глаз и чарующей улыбкой, с чудной душой, скрытой земной оболочкой. Оно нашептывает нам, что красота души живет и за могилой, что она взята от земли лишь для того, чтобы превратиться в свет, указывающий нам путь к небу.

с грустью отстранял от себя воспоминания и будучи, к счастью для себя, рассеянным, успокоился и снова принялся за чтение книги.

Мало по малу он заснул глубоким сном, целителем всех страданий, тихим и мирным сном, при виде которого бывает жаль разбудить спящего. Кто, будь это даже непробудный сон смерти, пожелал бы вернуться из него к тревогам и волнениям жизни, к заботам настоящего, к страху о будущем и, что хуже всего, к сожалениям о прошедшем?

Ах!— сказала старая леди, — живописцы часто рисуют молодых леди гораздо красивее, чем они есть на самом деле; не делай они этого, дитя, у них было бы мало работы. Выдумай человек такую машину, которая давала бы верный снимок, он никогда не имел бы успеха; это было бы слишком добросовестно. Слишком!— сказала старая леди и расхохоталась от всей души, довольная своей остротой.

Я хочу сказать и самым определенным образом, что многие философы, желая провести свои теории, стараются доказать свою мудрость и предусмотрительность, принимая заранее меры против всевозможных случайностей, которые могли бы нанести им вред. Чтобы достигнуть великого блага, приходится прибегнуть и к небольшому злу, а следовательно и к таким средствам, одни только результаты которых в состоянии оправдать ваш поступок. Мера добра или мера зла, или различие между тем и другим должны быть всецело предоставлены усмотрению философов и их ясному и беспристрастному взгляду на свое собственное благополучие.

— Я думаю, сэр, они очень тяжелые, — сказал Оливер, указывая на несколько больших томов с золотыми бордюрами.

— Не всегда, — отвечал старый джентльмен, гладя мальчика по голове и улыбаясь ему;— бывают меньше этих и гораздо тяжелее

Люди, которых я так сильно любил, давно уже лежат в могиле; с ними я схоронил всё счастье и все радости своей жизни, но из этого не следует, чтобы я схоронил также и свое сердце и закрыл к нему доступ лучшим чувствам. Глубокое горе только укрепило его и сделало более чутким.

Немногие мужчины рискуют иметь дело с раздраженной женщиной, особенно когда к этому раздраженно примешиваются отчаяние и равнодушие к собственной судьбе.

— Оливер был милое, благодарное, кроткое дитя, сэр!— с негодованием ответила ему мистрисс Бедуин.— Я хорошо знаю детей, сэр, я сорок лет имела дело с ними и советовала бы людям, которые не могут сказать того же о себе, никогда и ничего не говорить о детях.