Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

Отними у медсестер и официантов возможность вымещать зло на клиентах – они просто умрут от комплекса неполноценности.

какой прок говорить с тем, кто всегда прав?

жить одним только разумом не получается. Человек живет чувствами, а тут никакая правота не поможет.

Неужели так и не понял или забыл: разрушает не другой, разрушаешь только ты сам».

Я жениться на тебе хочу.

– Зачем?

Лежа в постели, Лилиан сквозь бутылку розового смотрела на свет. Прямоугольник окна в зеленом бутылочном стекле мерцал кровоточащей раной. Клерфэ отнял у нее бутылку.

– Чтобы ты опять не исчезла без следа.

– Но я же оставила в «Рице» свои чемоданы. Думаешь, замужество для женщины важнее? Что это – гарантия возвращения?

Я как-то видел одного парня, которому в берлинской СД зубы высверлили до самых корней, чтобы он выдал своих друзей. Он их не выдал.

Критики чистого разума» Канта

Караччола с переломом бедра и с ужасными болями сумел обогнать более молодых гонщиков и выиграл первенство, Нуволари и Ланг участвовали в гонках после войны, словно помолодели на десять лет,

Лилиан слышала, как по трибуне прошла вона ропота. Она видела, как стали меняться лица зрителей. На них сейчас можно было одновременно прочесть и облегчение, и разочарование, и удивление. Надо же! Кому-то удалось уцелеть, показал своё мужество и выдержал, продолжал ехать себе дальше! И каждый зритель на трибуне вдруг почувствовал себя таким же мужественным, будто это он сам продолжал вести машину, и на какую-то пару минут даже самый ловкий жиголо увидел в себе героя, а самый холёный муж-подкаблучник — отважного рыцаря, презирающего смерть. Жажда сенсации, эта неизменная спутница любой опасности, когда сам ей не подвергаешься, выстрелила адреналин из надпочечников в кровь тысяч зрителей. Вот ради чего они платили деньги за свои билеты на трибуну!

Лилиан медленно подняла голову. Вокруг неё ничего не изменилось — небо с его голубым сиянием, разноцветные платья на трибуне, белая лава поразительной сицилийской весны — но где-то рядом находилась точка, лишенная цвета, облако тумана, где ещё продолжал бороться Клерфэ или уже успел задохнуться в нем. Лилиан вдруг осознала невероятность смерти, которая неожиданно схватила её своими липкими руками, она почувствовала бездыханность, вслед за которой наступает тишина, постичь которую не удалось никому — безмолвие небытия. Она медленно оглянулась вокруг. Неужели только она одна была отмечена этим знанием, словно невидимой мерзкой печатью проказы? Неужто никто кроме неё не чувствует, как в ней распадалась каждая клетка, лишенная воздуха, и каждая из них задыхалась, умирая в поодиночке? Она посмотрела на лица окружавших её людей и увидеть смогла только жажду сенсации, ту жажду, которую питала смерть, но не открыто, а исподтишка, прикрываясь фальшивым видом сострадания и соболезнования, ложной картиной страха и внутреннего удовлетворения, что сами остались целы; это была та жажда, которая ненадолго подстегивала затухавшее чувство радости жизни, как укол наперстянки заставляет биться уставшее сердце.