Большая пайка

«Самое дорогое на свете — это глупость и жадность, за них дороже всего платить приходится»

За один день рубль ухнул вниз так, что заложило уши.

Я сколько раз говорил, что в бизнесе мелочей не бывает? Тыщу раз! Если бы я так же подходил к отношениям с людьми, мы бы до сих пор с хлеба на воду перебивались.

Просто времени на фамильярный треп и на то, чтобы вступать в дискуссии с друзьями, гордящимися своим интеллектуальным первородством и имеющими собственное суждение по любому поводу, у него уже не оставалось. Для дела нужны были толковые исполнители, натасканные на командный окрик псы, впивающиеся в порученное им дело мертвой хваткой и понимающие язык хлыста в виде немедленной отлучки от кормушки и язык пряника в виде ежемесячной раздачи даров.

Я вообще тут обалдеваю. С восьми до десяти они пьют кофе. Не моги тронуть. Так что я прихожу к десяти, когда этот тип садится за компьютер. Полтора часа посидит — обед. Это у них святое. До полвторого обедают. Потом опять кофе пьют. Еще час поработают, и шабаш. Четыре часа — конец рабочего дня. В одну секунду пятого уже ни одного гада нет.

Он понял — революция закончилась. Как кончаются все революции.
Поражением.

также понятно и очевидно было, что протест, естественный для других, здесь, в центре Москвы, невозможен. И вовсе не потому, что Москва — это вотчина КГБ и ГКЧП, вовсе не потому, что нафаршировать Москву танками — дело секундное, — а по другим причинам, намного более существенным и весомым.
Едва ли не главной из них была въевшаяся в генетические поры память о невиданном ярме, десятилетиями пресекавшем любые попытки повернуть голову — даже не то чтобы в другом направлении, а просто чуть раньше или чуть позже команды. Была старательно культивировавшаяся психология бараньего стада, покорно следующего за вожаками, которых специально подкармливали хорошо обученные пастухи. Была бесстыдная пропагандистская ложь, вбиваемая в головы с самой колыбели. Была позорная, недостойная, нищенская жизнь, в которой высшей ценностью стала зеленая, неизвестного состава, колбаса, а наиглавнейшим смыслом — совершенный с дозволения неведомого партийного руководства выезд в братскую Болгарию. Были копившиеся изо дня в день усталость и злоба, заставлявшие с яростью и остервенением набрасываться на таких же замученных и столь же озверевших сограждан, вся вина которых заключалась в том, что они имели несчастье родиться где-то в кормящей всю страну, но обделенной централизованной системой снабжения глубинке. И была еще водка, отравившая ныне живущее и будущее поколения.
Господи, продолжал думать Виктор, да просто ничего не могли эти люди, боящиеся собственной тени, равнодушные ко всему, кроме удовлетворения самых примитивных потребностей, эти мужики с серыми некрасивыми лицами, погасшими глазами и зубами, сгнившими до корней под коронками из нержавеющей стали. Они только и способны были, что вставать по будильнику, торопливо поглощать утреннюю порцию еды, с боем врываться в переполненные автобусы, выполнять нехитрые общественно полезные обязанности, по дороге домой распивать с приятелями неведомо как добытую водку, запивая ее дурно пахнущим кислым пивом из молочных пакетов, проверять дневники детей, слушать жалобы жен и снова проваливаться в сон, чтобы завтра начать все сначала. Что им Ельцин и вся депутатская рать! Конечно, они сделали Борис Николаича президентом России, отдав ему на выборах свои голоса. Но вовсе не потому, что так уж его любят, а с тем, чтобы вставить фитиль Горбачеву и всей старой гвардии — вы к нам вот так, ну и получите. И ты, Борис Николаич, тоже особо не рассчитывай, мы проголосовали — и иди себе, делай свое дело. А мы поглядим. Но чтоб под танки лезть — ищи дураков. За такие вещи — знаешь, что бывает? Нам это ни к чему. Ты президент, ты и разбирайся. А у нас свои дела. Прихлопнут тебя — другого выберем. Если разрешат. А не разрешат, так и хрен с ним. Жили же раньше — и ничего. Даст бог — дальше проживем. Лишь бы войны не было и картошка родилась.

все они как бы перешли в иную категорию людей. Они были готовы к этому новому вызову, к большой ответственности, к большим деньгам и непростому процессу их приумножения и безудержной экспансии, а он — нет.

кто не успел, тот опоздал.

В ответ остроумные демократы ввели в обращение новый политический термин «нашизм», а неуловимых членов движения стали называть «нашистами».