Изабель Грав

оценивание — основной механизм экономики. Поэтому «искусство» как понятие входит в сферу экономики.

Ограничительную концепцию «искусства в себе» или «искусства об искусстве» приходится отбросить в пользу определения искусства через отношения и операции — реляционно-оперативного определения, которое, однако, не имеет ничего общего с широко обсуждаемой «реляционной эстетикой» Николя Буррио. Речь идет не об идеалистическом осмыслении искусства как «состояния встречи», которое способствует взаимодействию и порождает коллективную общность [149], а об отказе от идеи искусства как фиксированной сущности.

Вместе с тем явная тенденция к кооперации в мире искусства напрямую связана с заведомой неустойчивостью стоимости. Произведения искусства ничего не стоят «сами по себе» или «по существу». По Марксу, стоимость одной вещи выражается через другую.

хотя стоимость приобретают продукты, которые произведены при помощи реального и полезного труда, после обмена этих продуктов на другие труд теряет значение. В силу специфики стоимости как «эквивалентной формы» (Маркс) она способна превращать «реальный и полезный труд» в его противоположность — в «абстрактный человеческий труд». Отсюда следует, что стоимость — это абстракция, никак не связанная с интенсивностью или длительностью труда.

В отношении же кооперации стоимость как «общественное отношение» (Маркс) [184] предполагает, что для ее создания требуется высокий уровень взаимодействия: без кооперации нет стоимости.

И чем более шаткой казалась стоимость искусства, тем более рьяно участники рынка пытались привлечь внимание к его «истинной» и «подлинной» ценности. В свете метонимичности стоимости этот упор на внутренне присущую ценность представляет собой фикцию, но фикцию невероятно мощную. Представление о том, что искусство обладает некоей внутренней ценностью, — самая стойкая, но вместе с тем и самая эффективная иллюзия арт-рынка. Поэтому во время кризиса его игроки регулярно выражают удовлетворение тем, что «цирк» наконец закончился и кризис в действительности «благотворен» для искусства [252]: он позволяет вернуться к настоящему творчеству, к серьезности, содержательности и т. п. Очевидно, что в условиях кризиса дуализм «искусство/рынок» достигает пика: по одну сторону — «плохой» рынок, по другую — «хорошее» искусство. Склонность преподносить искусство и рынок как диаметральные противоположности становится особенно отчетливой. Люди ищут спасения от превратностей рынка и прячутся за своим идеалом искусства. Вместе с тем это переключение всеобщего внимания на «искусство» в который раз выявляет его относительную гетерономию. Идеалистическая вера в искусство действует

Когда людей побуждают оптимизировать все в их жизни, включая собственные тела, и предлагают им идеал для подражания, можно говорить о биополитическом повороте, в результате которого политика более, чем когда-либо, фокусируется на жизни (греч. биос)

Фуко относил зарождение этой регулятивной власти ко второй половине XVIII века и всегда подчеркивал, что биополитика функционирует преимущественно за счет побуждения, а не за счет подчинения или дисциплины. По его выражению, биополитика — это власть, которая «заставляет жить и позволяет умереть» [273].

Многие теоретики, в частности Антонио Негри и Майкл Хардт, полагают, что сегодня мы живем в «биополитическом контексте», где «производство капитала все больше переплетается с производством и воспроизводством самой общественной жизни»

Биополитика и неолиберализм, таким образом, совпадают в предпочтении косвенной реализации власти. Они делают ставку на саморегуляцию, а значит, помимо прочего, рассматривают общество как нечто структурно родственное рынку и способное регулировать себя самостоятельно [278].