Эвелина Меленевская

мы с друзьями практиковали кокан никки, то есть вели общий дневник, чтобы запечатлеть самые лучшие, самые худшие и самые смешные моменты школьного дня.

В японском языке есть три слова, обозначающие «сердце». Первое — это синдзо, мускулистый орган, который бьется внутри всех и каждого, поддерживая в нас жизнь, и если японец вдруг говорит вам, что у него болит синдзо, то это никакая не метафора, сразу вызывайте врача. Второе — ха-то, «сердечко» — тот самый рисуночек, что преследует нас повсюду на День святого Валентина. Третье — кокоро.
Сердце, разум и душа слиты в кокоро воедино. Ближайшие эквиваленты этому понятию, наверное, «сознание» или «духовность», это умонастроение или ощущение, и им описываются эмоции и желания, которые есть у каждого из нас

Это важный урок — не воспринимать свои предполагаемые достоинства как нечто само собой разумеющееся. Каждое из них требует труда, внимания, самовоспитания, о чем бы речь ни шла — о рабочих навыках, об отношениях или о здоровье (физическом и душевном).

В целом наше существование здесь столь изысканно и роскошно, что в Париже, Лондоне или Риме о такой жизни могут только мечтать. Мы живем сладостно и грациозно. Так, как всегда стремились: как мавры.

Днем она ткала во дворце на своем огромном станке, а ночью втайне распускала сделанное за день.

На мой взгляд, особость и неповторимость японской культуры сложились под действием длительной изоляции. Японцы выработали столь устойчивую и ярко выраженную национальную идентичность оттого, что долгие годы были отрезаны от внешнего влияния.

Для меня ваби-саби — это находиться под крышей, когда снаружи идет дождь, это морщинки от смеха в уголках глаз, это ощущение приятной сытости после простой еды.

дом не витрина, а место, где живут люди

, вместо того чтобы скрывать наши шрамы, кинцуги призывает их чтить и отдавать должное той роли, которую тяжелые, неприятные события сыграли в нашем формировании. Ничто не разбивается непоправимо, как бы болезненно ни воспринималось это поначалу.

он не прибегал к нравоучительным сентенциям и не читал проповеди только ради того, чтобы слышать звук собственного голоса