Ukrainian Memory Institute

Чесно, я раніше собі уявляв, що Донбас — це терикони, шахти, труби і заводи, таке ото. Боже, там так прекрасно, там є такі краєвиди, що здуріти можна. Там така земля! Я дивився й думав: «Господи, живи-працюй. Так ні, воно щось там почало»…

І тут починаю доганяти24, що все — зараз смерть. Ну, канєшно, це мабуть найважчі хвилини в житті, тому що це було щось…
Які відчуття були?
Відчуття такі: «Ну все, приїхали». Почав десь так в думках з сином прощатися. Думаю: «Блін, як тупо! Ех, а міг ще пожити».

Майже всі поля — [засіяний] соняшник, він виснажує землю, конєшно, [головки від ваги] аж нахиляються. А коректіровщики [«деенерівські»] це взагалі. Сидимо в «секреті», і буквально з поля вилітає сигнальна ракета. Ані тепловізори, нічого не бере. Ясно, що утрьох серед соняшникового поля вдень знайти людину — це нереально.

[Був такий випадок, що] я був на чергуванні, під’їхав там один, слово за слово, розговорилися (він таксист, по-моєму). Стиль розмови у нього такий, що аби був мир і дружба: «Моя мама і за тих, і за тих молиться».

«Просто есть такая фраза: «Во времена, когда стоят серьезные вопросы, самым последним мерзавцем остается тот, кто не принял ни одну из сторон».

А именно такое сказать, почему я там в «Азов» пошел, я считаю себя украинским националистом… Вот такую позицию сформировало, наверное, то, что я еще и являлся представителем фан-секторов футбольных фанатов и мы на секторе всегда занимали проукраинскую позицию и не стеснялись об этом говорить и открыто говорили.

Что такое «добробат». Когда ты приходишь в «добробат» — у тебя нет заработной платы, у тебя нет ничего, то есть у тебя полностью нет ничего. Рамки твоего существования и твоя психология — они автоматом обнуляются. По той простой причине, что абсолютно другие ценности. То есть до этого за полгода ты думал какой тебе новый смартфон купить или какой-то новый гаджет, а в этот момент ты думаешь: блин, где тебе взять форму, где тебе взять коллиматор, где тебе взять все самое необходимое, чтобы просто-напросто выжить.

Я мало знаю людей, которые первый бой от начала до конца могут воспроизвести, я его воспроизвести не могу. Страшно было потом, когда ты понимаешь, что могло бы быть. А потом ты уже привыкаешь. На самом деле, во втором бою уже не страшно, не страшно уже абсолютно ничего. Самое страшное, что война не так страшна, как мы думаем.

Мы всегда будем делить людей на тех, кто там был, и тех, кто там не был. Это будет наша основная проблема.

Те же, кто уже приходит на войну, очень многим платят: они платят семьями, они платят своей карьерой на «гражданке». Не каждый муж, если он не военный, выдержит жену, которая ушла воевать, которая непонятно там с кем, что она там делает, убьют ее — не убьют.