Мейсон Карри

умелых руках режим дня — точно откалиброванный механизм, позволяющий наилучшим образом использовать наши ограниченные ресурсы: прежде всего время, которого нам более всего не хватает, а также силу воли, самодисциплину, оптимизм.

Затем наступал момент “средиземноморской йоги”, то есть дневного отдыха, длившегося всего пять минут

после ужина Вольтер возобновлял диктовку и продолжал ее порой до глубокой ночи. Согласно подсчетам Ваньера, они работали в среднем по 18–20 часов в сутки. Вольтера такой расклад вполне устраивал. «Обожаю жить в клетке», — писал он.

«Соблюдаете ли вы режим дня?» — спросил журналист Эмиса в 1975 г.
«Да. Встаю я не слишком рано. Завтракаю медленно, листаю газеты и лицемерно уверяю себя, что надо же быть в курсе, хотя на самом деле просто оттягиваю тот ужасный момент, когда останусь наедине с печатной машинкой.

приходится писать также во второй половине дня — терпеть этого не могу, вообще не люблю это время дня, чем бы я ни занимался.

В отличие от большинства рекламщиков Дикки предпочитал работать за закрытой дверью, чтобы успеть смахнуть со стола рукописи и поэтические сборники, если кто-то из коллег постучится в дверь. Один из сотрудников, с которым Дикки подружился, вспоминает, как поэт старался перехитрить начальство.
Например, ему говорили: «Нам нужно десять рекламных объявлений для телевидения, пять — для радио и две для газет — вот твое задание на сегодня», — и он отвечал: «Будет сделано». Запирался в кабинете, и через час все и правда бывало сделано, и до конца дня он мог заниматься своими делами — стихами и перепиской. Боссы этого не знали. Они-то думали, такой работы хватит на целый день. Но Джеймс был умный и быстрый, он все делал сразу.

Посмотрим правде в глаза: творчество — это ад

видел в страдании особую ценность и считал, что без мучений великое искусство не состоится.

он видел в страдании особую ценность и считал, что без мучений великое искусство не состоится.

видел в страдании особую ценность и считал, что без мучений великое искусство не состоится. В последнем томе своей эпопеи он писал: «Труд писателя можно сравнить с движением воды в артезианском колодце: он достигает тем больших высот, чем глубже страдание поразило его сердце».