Робин Хобб

в Птичьих Гнездах начали бывать богатые покровители художников. Не удовольствовавшись только покупкой творений, они начали покупать и сам стиль их жизни. Вскоре здесь поселились сыновья и дочери самых богатых торговцев Дождевых чащоб; живя среди художников, они и вели себя так, словно сами были художниками, однако не создавали ничего, кроме шума и суеты.

Я отбросил предосторожности, напомнив себе, что обещал этому человеку так давно. Преданность во всем.

— Мой король? — спросил я, придвигая табуретку к его креслу. Я взял его иссохшую руку в свою.

Я словно окунулся в стремительную реку.

Ах, Верити, мой мальчик, вот ты где! Через мгновение я увидел Верити, каким его до сих пор видел король Шрюд. Круглолицый мальчик восьми или девяти лет, скорее дружелюбный, чем умный, и не такой высокий, как его старший брат Чивэл.

— Вам что-нибудь нужно от меня? — мой голос звучал отрывисто. На самом деле каждое слово стоило мне слишком больших усилий, чтобы тратить их напрасно.

— Нужно? Никогда, — насмешливо проговорила Сирен.

Однажды, когда я был еще очень мал, я спросил его, случалось ли ему когда-нибудь проигрывать бой. Он только что укротил норовистого молодого жеребца и успокаивал его в стойле. Баррич улыбнулся, обнажив крупные, как у волка, зубы. Капли пота стекали по его щекам. Он ответил мне через перегородку стойла.
— Проигрывать бой? — все еще задыхаясь, спросил он. — Бой не заканчивается, пока ты его не выиграл, Фитц. Это очень просто запомнить. Независимо от того, как думает твой соперник, будь то человек или лошадь.

Когда мне было двадцать, я считал, что люди, перевалившие тридцатилетний рубеж, балансируют на грани старческого слабоумия. Теперь же мне чудилось, будто я болтаюсь где-то посередине между юностью и дряхлостью: на неопытность молодос­ти уже не сошлешься, но и время чудачеств старости еще не пришло. Откровенно говоря, я не знал, что о себе думать.

Так что же крутится: колесо времени или оставленный им след?

Загадка Келстара

Он пришел поздней дождливой весной и принес большой мир к моему порогу. В тот год мне исполнилось тридцать пять. Когда мне было двадцать, я считал, что люди, перевалившие тридцатилетний рубеж, балансируют на грани старческого слабоумия. Теперь же мне чудилось, будто я болтаюсь где-то посередине между юностью и дряхлостью: на неопытность молодос­ти уже не сошлешься, но и время чудачеств старости еще не пришло. Откровенно говоря, я не знал, что о себе думать. Ино­гда казалось, что моя прошлая жизнь медленно исчезает, словно следы во время дождя, и вскоре я окончательно превращусь в человека, тихо доживающего свои дни в хижине между лесом и морем.

И я не собираюсь воровать крошки с чужого стола. У меня еще осталась гордость.

— Ты не можешь ее себе позволить,

Прошлое цеплялось за меня, но я оторвал его жадные пальцы, твердо решив погрузиться в настоящее.

для юноши война всегда кажется чем-то захватывающим, вроде весеннего праздника.