Ромен Пуэртолас

Я все думаю: неужели китайским туристам никогда не приходило в голову, что сувениры, которые они покупают у нас в Париже, сделаны у них, в Китае?

Здесь, на Монмартре, торгуют мечтами, и обходятся они недорого.

Однажды я сделал невероятное открытие: время, которое я трачу на дорогу от магазина до лаборатории, зависит от головного убора у меня на голове.
В шляпе сафари добираюсь ровно за полчаса. Надеваю черную шерстяную шапку «Рейдерс» — сорок минут, а если желтый непромокаемый капюшон — все сорок пять. В общем, разница четверть часа.

Однажды я сделал открытие: рожица Тинтина, какую ни возьми про него книжку, всегда нарисована шестью штрихами. Шестью штрихами карандаша, и всё. Две маленькие дужки — брови, две точечки — глаза, закорючка — нос, запятая — рот. Всю свою жизнь Эрже играл с этими шестью штрихами, изображая ими на рожице своего персонажа всю гамму человеческих переживаний: радость, гнев, удивление, печаль…

Пересечение судеб моих двух начальников наводит меня на мысль об авиадиспетчерах. Диспетчеры военных самолетов отличаются от гражданских. Задача военных — свести два истребителя в одной точке, задача гражданских — избежать столкновений во что бы то ни стало и следить, чтобы воздушные суда никогда не пересекались друг с другом.

Преимущество сверхчувствительного обоняния — в том, что оно позволяет узнавать станции метро по запаху: каждая пахнет по-своему. Они как отпечатки пальцев — все на одной руке, но каждый особенный. «Насьон» пахнет свежеиспеченным круассаном, «Лионский вокзал» — мочой, «Конкорд» — грязным голубем, а «Шатле-лез-Алль» — горячим кофе. Однажды я славно развлекся, составив целую опись всех этих запахов в своей зеленой тетрадке, и пришел к заключению, что в Париже больше станций с неприятным запахом, чем с приятным. Если бы меня избрали мэром столицы — я бы начал с того, что распорядился опрыскать станции духами: пусть каждая пахнет каким-нибудь цветком. Париж заблагоухал бы как летний луг. И люди стали бы повеселее, уж это точно.

Если бы рот у нас был на ладони, нельзя было бы говорить, пожимая руку. И это было бы неприятно. А еще неприятнее, что пришлось бы каждое утро целоваться в губы неизвестно с кем, иной раз даже с темными личностями.
Зато как было бы удобно с мамой: возьми ее руку и держи, пока она не замолчит.

дороге домой в метро прозвучал через громкоговоритель металлический голос машиниста: «Дамы и господа, прошу вас подождать две минуты по той простой и очевидной причине, что меня самого попросили подождать на этой станции две минуты».
Невольно улыбнувшись, записываю фразу в зеленую тетрадку.

Иногда папа нарочно напускает на себя равнодушный вид. А мне бы хотелось, чтобы он тоже выразил свои чувства — пусть бы тоже сказал, что мной гордится. Ну да ладно, людей ведь не переделаешь. Каждый такой, какой есть. А папа именно такой.

Чтобы успокоиться, достал чистые тетрадки и начал писать. Меня рвало словами на бумажные квадраты. Я выворачивал боль наружу, пока на странице не осталось ни одного миллиметра белизны. Потом я заснул.