Лена Кончаловская

Мы сидим на кухне, соприкасаясь коленями и краями экранов, каждый занятый своим.

май смешался в один долгий, бесконечный, расплавленный на солнце день. Ты лежишь на кровати, подложив руку под голову, такой невозмутимый в своей наготе, и ближе тебя сейчас нет никого, но и к тебе никак не подобраться. Слишком далеко.
Под рукой белая гладь твоего живота.
Когда на ощупь ни с чем не спутаешь — точно знаешь: твое.
Поцелуй в косточку, поцелуй в пупок, поцелуй в тебя.

Чем меньше видишь, тем больше додумываешь — в конечном итоге эти проекции тоже мало жизнеспособны, и, как правило, довольно быстро исчерпывают себя, когда появляется возможность быть рядом.

Я сижу в самолете и смотрю в окошко на твой утопающий в темноте город. Где-то там ты. Я смотрю на удаляющиеся электрические огоньки земли, и всё во мне — просто тоска, и я почти ничего не чувствую. Я очень устала. Меня тошнит.

Время остановилось здесь. Вот здесь. И ничего не меняется.
Я бы хотела, чтобы оно остановилось в другом месте, но оно остановилось именно тут. Достаточно справедливо.

Физически достаточно паршиво, чтобы не чувствовать больше ничего, кроме треска в голове и гудящей пустоты внутри, и я пытаюсь зацепиться за это состояние, чтобы остаться на плаву.

Мне нужно стараться, потому что любую боль он обращает в нежность и, даже когда моя правда против него, он всегда на моей стороне. Огонь на себя.
Но настоящая сила никогда не обороняется.
И он — всё самое лучшее, что есть во мне.

Близость — нечто другое. Спать можно со многими, но быть уязвимым, говорить правду, просто быть — такое нельзя провернуть сотню раз. Это тупо

вот сейчас, когда мы подошли друг к другу так близко, пора уходить. Это так тупо.

Часто гораздо проще рассказать всё как есть человеку, которого видишь в первый и, скорее всего, в последний раз. Наверное, оттого, что он ничего о тебе не знает — прозрачный, чистый контакт. Он не будет пытаться найти в словах пробелы, не будет угадывать, сколько еще слов ты оставила себе.