Святослав

Не словом надо бороться с врагом, который с оружием пошел на нас, а силою. На том стояла и стоять будет Русь!

О, император ромеев, – сказал Святослав, – был бы очень доволен, получив это письмо! Ты жалеешь наших людей и не хочешь крови? Но сколько крови пролилось бы, если бы мы жалели собственную кровь?!

И удивительное дело! Микула увидел, что с меча отца Анта стекает не кровь, а сыплются динарии, гривны, самоцветы, а то и просто снопы ослепительных, разноцветных лучей.

– Так это и есть сокровище! – воскликнул Микула.

– Это и есть сокровище! И есть сокровище! – услышал он голос отца Анта. – Иди за мной, Микула!..

И Микула проснулся.

А тут вдруг привиделся сон, точно наяву.

Приснилось Микуле, будто идет он над Днепром и ему очень хочется пить. Удивительным во сне было то, что он видел кручи, вербы, а за ними чистую воду. Казалось, протяни руку и пей досыта. Но он все шел вдоль Днепра, взбегал на кручи, продирался сквозь заросли верб, а добраться до воды и напиться никак не мог.

И вдруг видит Микула – под одной из верб стоит отец Ант. Такой же, каким был в жизни, только одет не так, как его похоронили, а будто собрался на рать: в кольчуге, со щитом, мечом, на голове шлем с откинутой полицей, а сквозь ее скважни, точно два уголька, горят глаза.

И слышит Микула голос, такой, как и при жизни:

– Чего ты ищешь, Микула?

– Пить хочу, – отвечает Микула.

– Так пей! – разрешает Ант.

Микула склонился к воде, пьет не напьется. «Выпью, думает, еще немного, еще немного…» Пьет и все время видит перед собой глаза Анта – два уголька в скважнях шлема горят и горят.

– А теперь скажи, – обращается к нему Ант, – знаешь ли ты, где сокровище, о котором я говорил? Скажи, Микула, только быстрее, а то скоро рассвет.

И Микула видит, что и в самом деле за Днепром забрезжило, будто кто-то там, на краю неба, поднимает алый полог, а из-за небосклона блестящими стрелами вырывается сияние.

Но что это? Слышится шум – крики людей, бряцание оружия. Микула озирается и видит, что стоит он, как и до того, с отцом Антом, но уже не на берегу Днепра, а над Дунаем. Ошую – Доростол, одесную – поле, а с поля идут ромеи – их видимо-невидимо, что песка морского.

– Говори скорей, Микула, – слышит он голос отца Анта, – видишь, враги затмили денницу, идут на солнце.

И Микула хочет ответить, что не знает, где сокровище, потому что, умирая, отец Ант не успел ему об этом сказать. Но не может вымолвить слова, потому что вокруг уже засвистели стрелы, зазвенели мечи и щиты, а из доростольских ворот вылилось русское войско. Их столько, сколько и ромеев, а может, и больше, да, наверное, больше, потому что ромеи, видимо, испугались, закричали. А все вокруг стало черным, как ночь, только молнии ударяли в землю то тут, то там и освещали то стан ромеев, то стан русов.

– Ой, сын, сын! – услыхал Микула голос отца, и вдруг Ант выхватил меч из ножен, и они пошли плечом к плечу против ромеев.

Микула слышал когда-то, но никогда не видел, как рубился Ант. Теперь увидел.

Князь Святослав задумался. Он знает цену василику! Калокир уже не скрывается от него, да и что может, казалось бы, скрывать разоблаченный предатель? Он говорит правду, прогнать предателя легко, а может, лучше оставить его на страх другим?

– Ты можешь вернуться в Херсонес, к своему отцу – протевону.

– А разве Херсонес не империя?! – с отчаянием крикнул Калокир.

Князь Святослав окинул взглядом костлявого, высокого Калокира и почувствовал к нему отвращение. Сейчас, впервые за все время их знакомства, князь поверил ему так, как верят убийце, сознавшемуся в своем злодеянии, как верят вору, который открылся в краже.

Ибо с кем сравнить предателя, который покинул в великой беде свой народ, пошел на хлеба к врагу своего народа, потом изменил и тем, кто давал ему этот хлеб, и переметнулся к врагу врагов, помышляя о том, когда и как обмануть и его?! Калокир на сей раз говорил правду: ему не было места в Константинополе, император Иоанн разыщет его и в Херсонесе. Поздно возвращаться и в Армению, к родным когда-то людям! Такова судьба предателя.

Кто кровь свою на брани жалеет, позже прольет ее много и без пользы

Послушай, Бразд, – крикнул Микула, – да разве можно сегодня, когда и огнище еще не перегорело, говорить о наследстве?!

– А когда же и говорить о том, как не ныне? – сурово процедил Бразд, и Микула на этот раз почему-то не узнал голоса старшего своего брата. – Аще отец Ант, помирая, разделил бы дом своим детям, на том бы и стоять, поки же без ряду помер, то всем детям наследство… Так говорил и сам отец Ант. А уж он знал закон и обычай…

– Правду, правду говорит Бразд, – вмешался Сварг. – Зачем нам ждать? Ныне покончим все.

– Да что нам делить? – обвел глазами жилище Микула.

– А все, – широко разведя руками, словно обнимая очаг, жилище и все вещи в нем, сказал Бразд. – Все поделим, что осталось от отца…

В это время дерево в очаге разгорелось, загудело, из него с треском полетели во все стороны искры, и Микула подумал, что это, наверное, души пращуров, которые живут в тепле, под очагом, услыхали их разговор, гневаются, но он ничего не сказал об этом братьям, только промолвил тихо:

– Так вот почему вы остались, братья, и не можете спать? Эх, братья, братья!

– Погоди, – перебил его Бразд. – Ты что, ссориться с нами? Ты, может, не согласен? Тогда заведем тяжбу о наследстве перед князем, пускай детский делит нас. Возьмем его на покорм, дадим ему гривну, кун за въезд и на выезд… А может, отец Ант оставил все тебе? Так ты говори, растяжаемся по правде… Ну, говори!

– Ну, говори! – крикнул уж сердито и Сварг.

– Нет, братья, – ответил им Микула, которого испугала сама мысль о том, что они, сыновья старейшины, пойдут с тяжбой к князю, – не нужна нам тяжба, ничего отец мне не оставлял, а завещал одно: быть таким, как он, беречь род, огнище наше.

– Огнище тебе и достанется, – сказал Бразд. – По закону давнему известно, ежели отень двор останется без дела, то принадлежит он меньшому сыну… Ты, Микула, меньшой, твой и двор, и род, и огнище… Но разве, кроме огнища, нам нечего делить?

Низко склонив голову на руки перед родовым очагом, который успел уже перегореть и угасал, сидел и думал тяжкую думу Микула. Бразд говорил правду, он поступает так, как велит установившийся веками обычай и как велел сделать сам отец Ант… Но и обычай и отец Ант говорили о членах рода, а Ант был главой всего рода, и это огнище, у которого они сейчас сидят, – это огнище не Анта, не Микулы, а опять-таки всего рода.

Но Микула не умел объяснить этого братьям.

– Делите! – сказал он и махнул с отчаянием рукой. – Делите огонь, меня, жену…

Таков был давний обычай их рода. Люди, жившие в городище, в этой землянке и в других, всегда собирались на рассвете, чтобы поесть, послушать слова старейшины. Но всегда, прежде чем начать еду, старейшина преломлял хлеб, брал частицу пищи и бросал все это в огонь. Там, под очагом, согласно поверью, жили души предков, всех, что навеки ушли из своего рода. Они тоже требовали своей жертвы.

И князь Святослав понял, что в эту ночь думает не только он, а вся его дружина. Трудно ему, трудно и дружине. Они знают, что сегодня еще открыты пути на Русь. Но это не их пути. Русь может стоять только лицом к врагу, а не спиной.
— Значит, не пойдем, — сказал Святослав.
— Не пойдем, княже, станем не на живот, а на смерть! — ответили воеводы.