Неудержимолость

когда ты спрашиваешь, как дела,
я говорю – все так же, друг мой, так же
(какой я разговорчивой была
мне вспоминать об этом стыдно даже!)
и вот бы оборвать на “хорошо” —
я всем с людьми делилась то и дело,
вытряхивая душу как мешок
и пыль на окружающих летела
с кем виделась. с кем горькую в ночи
хлестала за беседой о высоком
раздаривала от себя ключи
дивясь своим вещам, летящим с окон

где то купила, это продала
за тайной тайна становилась явной
когда ты спрашиваешь про дела
я правдой не рассыплюсь даже спьяну
зачем с кем почему кому куда
в допросе этом никакого толка!
тебя послушать – это я всегда
готова с удовольствием и долго,
я с радостью прочту тебе стишок
обговорю от новостей до матча
пусть для тебя все будет хорошо
ты знаешь мир, который не обманчив?

высокомерной назовешь: вот дверь
с меня довольно этого раздора

мой быт обыкновенен, скучен, сер

и, право же, не стоит разговора

Я все хочу узнать и все успеть хочу…»

Я могла бы накрыть Вас пледом, но раз Вы против,
я накрою Вас зарифмованным мной цунами.

Право голоса, как известно, давно в кавычках.
Но кто нам запрещает право многоголосья?

Оставь для печали кармашек в своем пальто.
Клади в него мелочь и камни, чтоб стал дырявым!
Не бойся, нашарив прореху рукой, зато
ты вскоре поймешь: печаль себя растеряла!

Для счастья не нужен карман или чемодан,
оно не поместится, – слишком оно большое!
Послушай, его я тебе хоть сейчас отдам,
откройся ты мне безразмерной своей душою!

Но ты говоришь, что карманна душа твоя,
в её пустоте ничего не нашарят пальцы!
Спасибо, что все поведал мне, не тая;
теперь ни за что не стану я отступаться!

Душа моя превратится в твою страну,
в которой прошу считать каждый угол домом!
Ты – Счастье моё,
и тебе я тебя верну,
не представляя, как может быть по другому.

А были помоложе мы, никем не подытожены,
и в штабеля не сложены, пронзали небо лбом,
и чувствовали разное, нисколечки не властное
над нами, столь прекрасными, как вся твоя любовь.
И как любили – боже мой, такие ясноглазые,
и не имели прошлого, и каждый был любой.

А небо было пористым, и ветер дул напористо,
и был он весь аористом чужого языка,
как зубы нас расшатывал; мы челюстями сжатыми,
как пионервожатые, держались за закат,
и пили куболитрами, и были, в общем, хитрыми,
закат свалился титрами и убран был под кат.

А стали мы тяжелыми, попадали, как желуди,
в зелено-красно-желтую прихожую земли,
валились, будто в ноженьки, да умерли немноженько,
и все слова для боженьки рассыпали в пыли.
Мы жили, как преступники, а сдохли, как заложники,
теперь вы нас пристукните, раз мы вас не смогли.

Идет лесник, качается, похмелье не кончается,
и впору б нам отчаяться, да только все никак.
Он видит нас;
раз – крестится,
два – крестится,
три – крестится,

как будто бы прелестница пред ним стоит, нага.

Мы образуем лестницу, до неба расчудесницу.
а он двенадцать месяцев стоит у ней в ногах.

верь в меня! пожалуйста!
сейчас!
валится из рук любое дело.
то, что можно сделать и за час,
я бы и за сутки не успела.
видь во мне
грядущую меня —
с волевой осанкой, сильным взглядом.
не проходит у меня ни дня,
чтоб не назвала его треклятым.
вырасти из собственной глуши
помоги мне!..
сердцу очень душно.
у тебя на семь планет души
хватит,
если это будет нужно!

на колени не позволь упасть!
я себя теряю с каждым новым
днём,
а вслед за мной идет напасть
и грозится выкрасть даже Слово.
Слово может чем угодно стать.
я его тобою обращаю.
дай мне обрести такую стать,
чтобы Землю мы с тобой вращали!

остается четверть или треть
от меня,
когда-то бывшей целым.
не переставай в меня смотреть
без солнцезащитного прицела.
будь, прошу, до эпилога лет
тем,
чья Вера,
наплевав на Силы
Тьмы и Притяжения к Земле,
вверх меня из бездны
выносила.

Я был открытым сердцем и душой.
– Входите, чувствуйте себя как дома!
Мой дом просторный, светлый и большой.
В нём хватит всем еды, питья и комнат!
Беседы продолжались до утра!
Душистый чай, классические танцы.
Когда мне говорили: “мне пора”,
я умолял подольше их остаться.

Так сердце стало проходным двором,
там никогда никто не спал ночами.
Там пели шлягера, там пили ром
и засыпали с первыми лучами.
Я всех любил и всех за все прощал,
но обнаружил как-то раз пропажу
в своих лежащих тут и там вещах.
Я знал, никто на вора не укажет!

Украли что-то важное… моё.
Я, разозлившись, всех из дома выгнал!
Когда остался сам с собой вдвоем,
то я к себе никак не мог привыкнуть!
Я размышлял мучительно: кто – вор?
Не мог понять, что именно пропало!
На тысячу замков я запер двор,
но, видимо, ворам всё было мало!

Я чувствовал, что все идет не так!
Я ощущал потерю за потерей!
И сердце перестало биться в такт,
и не спасали запертые двери!
Когда из сердца вдруг исчезло всё,
до самого последнего кусочка,
я понял, от себя меня спасет
лишь смена места жительства, и точка!

И смех, и слезы!
Я и был тот вор.
Я сам вручил свой дом неверным лицам!
Я вызвал сам себя на разговор
и мы решили:
так не повторится!

Я стал открытым сердцем и душой
чуть более, чем раньше – но для круга,
который не такой уж и большой,
но кто вложил в протянутую руку
все то, что я оплакивал, скорбя,
что я, пообещав, не смог исполнить,
все то,
что я украл сам у себя,
впуская тех,
кого не стоит помнить.

И снова шторм застиг меня врасплох.
Спустя полсотню кораблекрушений
я выбрал берег, что не так уж плох,
сочтя его последним из решений.
Я жил, не зная горя и войны,
я думал, сердце снова стало полным.
…Мои глаза под цвет морской волны
упорно обращались к этим волнам.

В слепой ночи я свой покинул дом…
Так, как когда-то я покинул море…
….Чтоб и не вспоминать о нем потом,
как о пренеприятном разговоре!
Я что-то там забыл. Но только – что?
Я знал, что я приду туда и сгину!
Из ниоткуда надвигался шторм,
мешая уголь, акварель, сангину,

мешая умирать на берегу
мне, вы-бро-шен-но-му на этот берег.
Я знал, что я себя не берегу,
пускаясь вплавь в открытие Америк,
которых в океане больше нет.
Мой дом вдали по мне зажёг все окна!
Я шел сквозь море, как сквозь мокрый снег,
не чувствуя, что всё на мне промокло.

Сгущая краски, шторм любил меня,
как ни одна земля бы не сумела.
Я умер утром следующего дня,
чтобы морской волной воскреснуть смело.
…Увы, я спал. Я спал в своем дому.

Прошу вас понимать меня превратно:
я сам себя нисколько не пойму.
Я жду, что шторм
возьмет меня
обратно

Я иду напролом, от нежности обнаглев,
обращая дверьми совершенно любой тупик.