Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории: Том 1. Гештальт и действительность

«Поверьте мне, я смотрю на книгу со смешанными чувствами: настоящей авторской радости мне никак недостает; мое ощущение: суметь бы еще раз, как пять лет назад, начать с самого начала и сделать все лучше, чем это получилось теперь! Дефекты композиции, стиля, оформления чувствуются мною гораздо отчетливее, чем то значительное, что при всем этом несут в себе мысли»

Фауст второй части трагедии умирает, поскольку он достиг цели. Конец мира, как завершение внутренне необходимого развития, — вот что такое гибель богов; и это же означает последняя, иррелигиозная редакция мифа: учение об энтропии.

Сила, приводящая в движение массу, — вот что расписывал Микеланджело на потолке Сикстинской капеллы, вот что возносило фасады соборов, начиная с образца II Gesu, до мощной выразительности у делла Порты и Мадерны, а начиная с Генриха Шютца, до просветленных звуковых миров церковной музыки XVIII столетия, вот что наполняет мировым свершением расширенную до бесконечности сцену шекспировских трагедий и вот что, наконец, 1алилей и Ньютон заколдовали в формулы и понятия.

Чистая механика, к которой западная физика сводит природу, обозначая это своей конечной целью с поставленным ей на службу своим языком образов, предполагает некую догму, а именно религиозную картину мира готических столетий, благодаря которой она оказывается духовным достоянием западного культурного человечества, и только его одного. Не существует науки, свободной от бессознательных предпосылок такого рода, над которыми исследователь не имеет никакой власти, притом предпосылок, восходящих к самым первым дням пробуждающейся культуры. Не существует естествознания без предшествовавшей ему религии

Тайна мира последовательно предстает в виде проблемы познания, проблемы ценности и проблемы формы. Кант смотрел на этику как на предмет познания, XIX столетие смотрело на познание как на предмет, подлежащий оценке. Скептик счел бы то и другое просто историческим выражением данной культуры.

Оттого в выборе темы лежит строгая необходимость. У каждой эпохи своя собственная тема, имеющая значение для нее, и ни для какой иной. Не ошибиться тут — вот что характеризует прирожденного философа. Оставшаяся часть философской продукции не представляет интереса: это просто специальная наука, скучное нагромождение систематических и отвлеченных субтильностей.

Во главе моральной современности нужно будет всегда ставить Канта, в данном случае ученика Руссо, Канта, чья этика отвергает мотив сострадания и предлагает чеканную формулу: «Поступай так, чтобы...» Всякая этика этого стиля хочет быть выражением воли к бесконечному, а сама воля требует преодоления момента, непосредственного наличия и передних планов жизни. Сократическую формулу: «знание — добродетель» уже Бэкон заменил изречением: «Знание — сила». Стоик принимает мир, как он есть. Социалист силится организовать его по форме и содержанию, переделать, наполнить своим духом. Стоик приспособляется. Социалист повелевает. Весь мир должен быть облачен в форму его созерцания — так идея «Критики чистого разума» перелагается в этическое. Здесь сокрыт последний смысл категорического императива, который социалист прилагает к сфере политической, социальной и экономической жизни: поступай так, как если бы максимы твоих поступков должны были силою твоей воли стать всеобщим законом.

Пле‍­бейская мо‍­раль, ба‍­зи‍­ру‍­ю‍­ща‍­я‍­ся на обы‍­ден‍­ном су‍­ще‍­ство‍­ва‍­нии и «здра‍­вом че‍­ло‍­ве‍­че‍­ском рас‍­суд‍­ке», — вот что, несмот‍­ря на всю вы‍­спрен‍­ность фраз, лежит в ос‍­но‍­ве вся‍­ко‍­го жиз‍­не‍­по‍­ни‍­ма‍­ния, от Шо‍­пен‍­гау‍­э‍­ра вплоть до Шоу.

Существует столько же моралей, сколько и культур, не больше и не меньше. Никто не волен здесь выбирать.

Западноевропейский человек, каждый без исключения, находится в данном случае под влиянием чудовищного оптического обмана. Все требуют чего-то от других. Слова «ты должен» произносятся с полным убеждением, что здесь действительно можно и должно что-то единообразно изменить, оформить и привести в порядок. Вера в это и в право на это непоколебима. Здесь повелевают и требуют повиновения. Вот что называется у нас моралью.