Гувернантка

— Но отчего же она плачет? Он ведь любит ее. Я всегда думала: как это хорошо — быть влюбленной.
— Не знаю, — говорит старшая сонным голосом, — я тоже думала, что это очень хорошо.

И смутно они чувствуют: кто так плачет, не может быть виноватым.

Приникать к замочной скважине, подслушивать и выслеживать — стало для них обычным делом. Они уже не чувствуют ни неприличия, ни дерзости своего поведения; у них только одна мысль — раскрыть все тайны, которыми взрослые заслоняют от них жизнь.

Это молчание, непроницаемое, ни о чем не спрашивающее молчание, упрямая, замкнувшаяся в себе боль, без криков и слез, внушает страх и отгораживает их от всех остальных. Никто не подходит к ним, доступ к их душам закрыт — быть может, на долгие годы. Все чувствуют в них врагов, врагов беспощадных, которые больше не умеют прощать. Ибо со вчерашнего дня они уже не дети.

Детская вера — эта счастливая, безмятежная слепота — покинула их.

люди могут быть дурными и подлыми

Слезы застилают ей глаза.

— Ребенок, — этого быть не может! Откуда у нее возьмется ребенок? Она ведь не замужем, а только у замужних бывают дети, это я знаю наверное.

Они оплакивают уже не свою фройлейн, не родителей, которые потеряны для них, ими владеет ужас — страх перед тем, что их ждет в неведомом мире, в который они бросили сегодня первый испуганный взгляд. Их страшит жизнь, в которую они вступают, таинственная и грозная, как темный лес, через который они должны пройти.

взгляд у нее такой, точно она медленно возвращается откуда-то издалека.