Валентин Серов

Бесконечно правы они, что художники без признания их публикой не имеют права на существование. Но признанный, он не становится рабом: он имеет свое самостоятельное, специальное дело, в котором он лучший судья, дело, которое он должен уважать, а не уничтожать его значения до орудия публицистики. Это значит надувать публику... Пользуясь ее невежеством, красть у нее то специальное наслаждение, которое отличает душевное состояние пе­ред произведением искусства от состояния перед развернутым печатным листом. Наконец, это может по­вести к совершенному даже атрофированию потребности в такого рода наслаждении. Ведь это лучшую частицу жизни у человека украсть!

Серов не против Пикассо и Матисса восставал, — пишет Петров-Водкин, — он как профессионал видел, что все дороги ведут в Рим, что во Франции куется большое дело; он возмущался обезьянь­ей переимчивостью нашей, бравшей только поверхност­ный стиль французских модернистов, только мерявшей чужие рубахи на грязное тело.

Серов омрачнел не оттого, что им начали швыряться, а оттого, что молодежь с полдороги каких-либо профессиональных знаний бросалась в готовый стиль,

Серов не против Пикассо и Матисса восставал, — пишет Петров-Водкин, — он как профессионал видел, что все дороги ведут в Рим, что во Франции куется большое дело; он возмущался обезьянь­ей переимчивостью нашей, бравшей только поверхност­ный стиль французских модернистов, только мерявшей чужие рубахи на грязное тело.

Берите из натуры только то, что нужно, а не все.

— Рисовать нужно туго, как гвоздем.

ни одного общего места, только частности, только детали.

«В сфере психики тоже частности. Храни бог от общих мест. Лучше всего избегать описывать душевное состояние героев; нужно стараться, чтобы оно было понятно из действий героев...»

«Иллюстрация только путает, навязывает читателю образ, совершенно не отвечаю­щий тому, который родился бы у него самого, если бы художник предупредительно не подсовывал ему своего».

Как всякий большой художник, Серов не сторонился чужого искусства и не боялся ничьих влияний. Они не были ему опасны, напротив, они обогащали его. Осваивая эти влияния, он брал то, что соответствовало его художественному вкусу, что, слившись со всем тем, что уже было у него, делало более совершенным его мастерство

если ты не можешь больше писать, если каждый мазок твоей кисти кажется тебе фальшивым, каждая линия вялой — брось! Совсем брось работать. Отдыхай. Читай книги. Устраивай веселые игры и пикники. Лови бабочек. Плавай в реке. Греби. Валяйся в траве и смотри, как меняются очертания облаков. И за­нимайся этим столько, сколько будешь в состоянии. Потому что все равно когда-нибудь утром ты проснешься с отчаянной жаждой работать: рисовать, писать, весь день смешивать на палитре краски, подбирая нужные тона. Ты дорвешься до работы, как голодный до еды. И тогда за один день ты сделаешь больше и лучше, чем за месяц скучного принудительного труда, совершаемого с мыс­лью: «Неужели я выдохся?»