Кара-Бугаз

Понятно, слабости наши бывают сильнее велений ума.

Подходя к Карабугазу, мы увидели над песками купол багровой мглы, как бы дым тихого пожара, горящего над пустыней.

Одолевать пустыню тяжело, особенно когда человек думает, что он одолевает ее ради своего месячного оклада.

Комбинат научит грамоте, выправит мозги, вскроет и уничтожит весь ужас кочевого состояния. Была у кочевников песня, где говорилось: «Кочевник проходит через жизнь, как пыль. Никто не хочет знать его имени, никто не знает, сколько весит его горе». Вот со всем этим будет покончено.

Напрасно ты сердилась на меня, женщина. Умные люди говорят: «Страна при расцвете рождает певцов и героев, а при упадке – пыль и много начальства». Вы родились быть героями, а я – глупый и старый певец.

Мысль о мытье рук с особой очевидностью пришла однажды вечером, когда туркменка-стряпуха месила лепешки для обитателей дощатого дома.
– Как вы думаете, сколько фунтов грязи она добавила к лепешкам? – спросила Бариль Казанского.
– Все равно съедим, – рассеянно ответил Казанский.
Это был человек, убежденный, что жить в пустыне легко и приятно, так как здесь нет «никакой волынки». Под «волынкой» Казанский подразумевал бумажки, отношения и телефонограммы.

человек молчаливый и очень точный, он избегал скороспелых выводов и преждевременных обобщений.
– Возможно, – промолвил он. – Но сейчас меня больше занимают фосфориты.

Должен сказать, что ни разу я не встречал специалиста, который не нашел бы возражения против даже самого совершенного проекта. Это профессиональная привычка. У старых специалистов это не только привычка, но и неприязнь к масштабам. Они со вздохом вспоминают старые уютные заводы, где дворы зарастали одуванчиками и в конторах всегда стояла солнечная тишина. Некуда было торопиться, и некого было перегонять.

Табиб изводил меня медленно, но верно. Он втайне ненавидел большевиков и, упоминая о революции, со вздохом провозглашал старинное изречение: «Когда караван поворачивает, то хромой верблюд оказывается впереди».

Пустыня вплотную подступала к форту. Она стерегла его у городских застав. Ее тощая глина и серая полынь нагоняли тоску. К тоске этой примешивалась легкая гордость: угрюмость пустыни была величава, беспощадна, и немногим, думал Шацкий, посчастливилось пережить захватывающие ощущения бесплодных и неисследованных пространств.