Наглец

Майор сел на пол. Комната вращалась перед его глазами, руки тряслись.

«Однажды любой из нас проигрывает. — Подумал мужчина, которого все знали, как Горского. — И нужно уметь делать это с достоинством»

Он встал и жалостливо похлопал Вадима по плечу.

«Все-таки, мои мальчики отлично с ним справились», — улыбнулся Лунев-старший.

Да-да, потому что это был именно он

рассвете.

И совершенно не важно, кто именно.

Потому что другой тут же ответил ему:

— И я люблю… — А потом тихо добавил: — Бля, гребаный матрас, он когда-нибудь перестанет шуршать, а?

Зачем, Соня? — Дымов подходит ко мне вплотную. Его грудь от частого дыхания вздымается высоко. — Я до последнего не верил, что ты можешь со мной так поступить…

Мне так больно смотреть ему в глаза, что я теряюсь. Начинаю лепетать:

— Прости, Глеб, пожалуйста, прости меня.

— Вернись. — Он зажмуривается от боли, произнося это. — Соня… — Тянется ко мне, но затем стискивает пальцы в кулак и опускает. — Я тебя люблю. По-настоящему. Понимаешь? А он… — Указывает пальцем в сторону. — Он ничтожество, и кинет тебя снова. Ему нельзя верить.

Глеб делает еще шаг, и я, не выдержав, начинаю пятиться назад.

— Нет. — Мотаю головой. — Нет, Глеб.

Губы Сони изгибаются в полуулыбке:

— Просто доверься мне, ладно?

— Хорошо… — Киваю я, но не перестаю переживать.

Вдруг, это последние слова, которые она говорит мне вот так, глядя в глаза?

Сегодня ночью меня любили

только сильнее сжимает меня в объятиях.

Мне плохо. Мне больно. Я умираю. Мое сердце разбивается на части. Теперь уже по-настоящему. Ощущение такое, что меня сейчас по живому режут осколками стекол, кожу с тела сдирают и разрывают граблями внутренности

Смотрю на выгибающуюся кошкой Соню, ее приоткрытые губы, блестящую от пота кожу и понимаю, что она божественна. И совершенно не важно становится вдруг всё остальное, ведь это — моё, и другого мне надо. Она — моя. Моя

— Кто это сегодня был? — Спрашиваю хрипло. — Ну… Я имею ввиду… со мной.

— Ты о чем? — Он внимательно следит за моими руками.

— Ночью. — Приходится прочистить горло, так сильно волнуюсь. — Ты или Матвей Палыч?

Воспоминание о горячем колхознике вызывает у меня смущенную улыбку.

— Я. — Отвечает Глеб твердо. — Или ты думала, что я стал бы тебя делить с кем-то еще?

У меня ком встает в горле. Поднимаю на него взгляд и застываю.

Но и это не важно.

Я ее не отпускал…

А она ушла…

— Сейчас выберу. Сейчас. Тебе слабо соблазнить… — прохожусь пьяным взглядом по полутьме зала, — вот эту блондинку!

Выбираю самую фигуристую бабень в коротеньком платьице, с накачанными губами и огромным бюстом. Ее лифчиком, наверное, можно накрыть теннисный корт во время дождя.

— Да легко. — Отмахивается он.

— Чего ждешь? Ну? — Подталкиваю его, поставив бокал на столик. — Беги, заодно и вечер отлично проведешь! Или зассал? Не по зубам тебе такая краля?

Глеб внимательно смотрит на меня, перестав улыбаться. А меня это, почему-то, еще сильнее выводит из себя. Начинаю хохотать.

— Ты проиграл! Проиграл! А разговоров-то было!

— Да… — Соглашается он, улыбаясь.