Картинки с выставки. Персоны, вернисажи, фантики

Блок рассказывал, что, вынужденный революцией пересесть с извозчика на трамвай, завел вместо привычного цилиндра кепку.
– Но стоило ее надеть, – заметил удивленный поэт, – как мне тут же захотелось толкаться.

Завязнув в грязи, природа не мельтешит, выглядит серьезной, вечной. Уподобляясь ей, художник сторожит не мгновенное, как импрессионисты, а неизменное, как богословы.

Холст, состоящий из перекликающихся цветовых пятен, упраздняет структуру природы. Изъятая из нее картина не копирует мир, а дополняет его.

Вспомнив хор в реке, я подумал, что Иванов мало потерял, когда петербургская Академия отказала ему в средствах на поездку в Святую землю.

Собственно, мне даже понравилось, потому что, получив в кассе билет, можно весь день готовиться к вечеру. Выпивать и закусывать, не отходя от богатого колбасами городского рынка, бродить по гулким коридорам ветхого университета, знакомиться с вывалившимися из него студентами, есть мороженое в знаменитом своими интеллектуалами кафе и поглядывать на часы в ожидании сеанса, все больше напоминающего спиритический.

Не зря у Рембрандта была скупая палитра, и чем лучше он писал, тем беднее она становилась.

– Как только появилась колонна, – говорил Шкловский в начале тридцатых, – я понял, что авангард умер.

лес, и музей – альтернатива обычной жизни.

Я видел, как целуются перед картинами Пикассо, обнимаются перед Матиссом и обмениваются кольцами перед «Звездной ночью» Ван Гога.

«Плоть опечалена, и книги надоели. Бежать…» – как писал Маллармэ и переводил Мандельштам.