Владимир Вениаминович Бибихин — Ольга Александровна Седакова. Переписка 1992–2004

Мне теперь уже кажется, что мы живем, пробираясь между могилами близких к своей. Хорошо, если она тоже окажется кому-то близка.

в потерянности может быть самая главная работа

Про небо, которое здесь вопиюще присутствует, — но не скажу, что свирепо, нет. Как юность.

На этот пикник, обернувшийся таким рискованным, я шел в грустном конце жизни, возвращался оттуда с Олежеком на плече в начале. Что все это значит, такие случаи? что жизнь случайна? Конечно. Кто, что дает шанс? Он сам себя, в каждом шансе распылен, рассредоточен Бог, которому интересно только неожиданное и невозможное.

настоящее начинается только там, где оставлена забота о жизни

согласна о перспективе максимально непубличного писания. Все остальное, писаное на выход, с необыкновенной очевидностью стало неинтересно. Читаю — стихи ли, прозу, беллетристику — а за всеми «словами», «образами» и т.п. слышится одно искреннее: «Возьмите меня, возьмите!»

Раздвоение света кажется непростым, как бы тот же самый свет уплотняется в непрозрачное вещество, поскольку несет в себе непроницаемую белизну, и он же сам — своей скоростью? предельностью отчетливости? — разбрасывает ясность.

Искусственность минутного увлечения, привычка, да просто нехватка воздуха.

Думая о цвете, что из него в сущности сплетены вещи, по-настоящему касающиеся нас только тоном, настроением, я не надеюсь избежать осложнения, удвоения цвета на, так сказать, технический и субстанциальный

Мы ослеплены им днем, и может быть самый большой вызов и испытание — не обольститься его ясностью, не забыть, что он не весь свет и есть совсем другой. Главное не забыть, что он непрозрачный, и через то, что мы видим, мы уж никогда не увидим то, что мы не видим, так что надо ослепнуть для белого света, как поэт Гомер. Вернее, ослепить себя, как Эдип.