Половинный код. Тот, кто спасет

Вся суть доброты в том, чтобы быть добрым, когда это трудно, а не когда легко.

Вся суть доброты в том, чтобы быть добрым, когда это трудно, а не когда легко.

Вся суть доброты в том, чтобы быть добрым, когда это трудно, а не когда легко. Твоя мать это могла.

Вспомнил, как я был в Уэльсе, вспомнил пику, которая вошла мне в сердце, соединив меня с землей и с ним, с животным мной. Тут все и произошло; я ощутил, как меня наполняет звериный адреналин, я был этому рад и превратился.
Я помню, как был зверем в тот раз, не все, но в основном помню. Тогда я не охотился. Я просто был в его теле, хотя и не знаю, что это было за тело. Судя по отпечаткам лап, волк или большая собака. Впечатление было такое, как будто мое другое я решило меня покатать, помочь разобраться, что к чему, дать привыкнуть, но я все равно оставался пассажиром; за рулем был он. Но я все равно чувствую себя лучше, ведь я теперь могу сам вызывать превращение.

У него нежные пальцы. Приятно их ощущать. Но я чувствую, что слезы начинают течь снова. А Габриэль наклоняется ко мне все ближе и ближе, пока его губы не находят мои, и он медленно и нежно, так нежно, что я едва ощущаю его прикосновение, целует меня.

она никогда не носит ничего открытого. Как будто из другого времени вышла. Ну, знаешь, когда люди еще не стеснялись красивой одежды и гордились своим внешним видом.

То, что надо сделать сейчас, самое сложное.
Если бы не пророчество, если бы не его приказ, не его глаза, которые неотрывно смотрят на меня все время, я никогда бы этого не сделал. Он говорит:
– Я люблю тебя, Натан. Всегда любил. – Медленные пустые треугольники вращаются в глубине его черных глаз.
Я выполняю приказ отца, глядя ему в глаза. Фэйрборн чутко входит внутрь его тела, рассекая ткани. Он помогает мне. Я раздвигаю грудную клетку отца и ем его сердце, глядя на постепенно тающие треугольники в его глазах, которые угасают, когда я чувствую его вкус.

А я буду любить тебя всегда. Даже когда буду лежать вон там, засыпанный толстым слоем земли. – Он кивает на могилу. – Я всегда буду любить тебя. Вечно.

Габриэль стоит совсем близко, он протягивает руку и кончиками пальцев смахивает мои слезы. Я не шевелюсь. У него нежные пальцы. Приятно их ощущать. Но я чувствую, что слезы начинают течь снова. А Габриэль наклоняется ко мне все ближе и ближе, пока его губы не находят мои, и он медленно и нежно, так нежно, что я едва ощущаю его прикосновение, целует меня. Я слегка отодвигаюсь, но он продолжает стоять вплотную ко мне. – Себя нельзя ненавидеть. Надо любить все, что в себе есть.
Габриэль обнимает меня и прижимает к себе, и я через волосы чувствую его теплое дыхание.
Я не знаю, что теперь делать. Не знаю, что думать о его объятиях и поцелуях. Он сделал это, чтобы показать мне, как я ему дорог. Но я не могу ответить ему тем же, он это знает. И я не могу этого изменить. Хотя я тоже люблю его, по-своему. Он мой друг, мой лучший в мире друг, и я люблю его очень сильно. И я продолжаю плакать, а он продолжает меня обнимать.
Мы долго так стоим. Деревья тоже стоят вокруг нас, как прежде, и я смотрю на них, только на них. Когда я, наконец, перестаю плакать, он отпускает меня.

Он берет со стола серебряную зажигалку и закуривает сигарету, повернувшись ко мне в профиль. У него чистая бледная кожа, которая прямо сияет здоровьем, а когда он затягивается и выпускает струйку дыма, я понимаю, что это не он, а она. Это и есть Ван Даль.
Она поворачивается, глядит на нас обоих, и меня поражает ее красота. Она похожа на мальчика и в то же время на девушку лет примерно двадцати.