Труды и дни мистера Норриса

К тому времени как мы добрались до Бентгейма, мистер Норрис успел прочесть целую лекцию об основных неудобствах главнейших европейских городов. Прежде всего меня поразила широчайшая география его путешествий. Он страдал от ревматизма в Стокгольме и от сквозняков в Каунасе; в Риге он скучал, в Варшаве с ним обошлись в высшей степени неуважительно, в Белграде он не сумел отыскать своего излюбленного сорта зубной пасты. В Риме ему досаждали насекомые, в Мадриде — нищие, в Марселе — клаксоны такси. В Бухаресте у него был неприятнейшего рода опыт с ватерклозетом. Константинополь он находил дорогим и безвкусным. Единственные два города, к которым он относился в высшей степени одобрительно, были Париж и Афины. Афины в особенности. В Афинах он отдыхал душой.

Единственный неловкий жест, единственный выдох — и огонек погаснет; одно неосторожное слово — и атмосфера исчезнет без следа.

— Чувствуешь себя Старым годом, Уильям. И скоро полночь.

все европейские страны суть не что иное, как набор мышеловок. И вся разница между ними состоит в том, что в некоторые сыр кладут отменнейшего качества.

Легко осуждать других, когда самого тебя никто и ничто не искушает.

Британский империализм на протяжении последних двух столетий исправно поставлял своим жертвам весьма сомнительного свойства блага: Библию, Бутылку и Бомбу. И, осмелюсь заметить, из всей этой троицы Бомба, как правило, бывала губительна менее двух прочих.

Свастика даже начала осторожно заигрывать с Серпом и Молотом.

на лице — впитанное с молоком матери выражение: барин скучает.

— Кайзерхоф! — воскликнул я. — Мы что, собираемся нанести визит Гитлеру? — Нет, Уильям. Не собираемся… хотя, не могу не признать, легкий флирт с вражеским лагерем доставляет мне определенное удовольствие.

Воспоминания — самое главное наше богатство