Петр Вейнберг

Когда уж нет спасенья, грусть должна
Окончиться с сознанием несчастья
И гибели последней из надежд.
Оплакивать исчезнувшее горе -
Вернейший путь призвать другую скорбь.
Когда нельзя предотвратить удара -
Терпение есть средство отомстить
Насмешкою судьбе несправедливой.
Ограбленный, смеясь своей потере,
У вора отнимает кое-что:
Но, горести предавшись бесполезной,
Ворует он у самого себя.

Ох! Хорошо такие рассужденья
Переносить тому, кто удручен
Лишь сладким утешеньем, в них лежащим.
Но каково тому, кто, кроме их,
Обременен печалью? Для уплаты
Своей тоске он должен занимать
У бедного терпенья. Эти речи,
Способные и утешать, и мучить,
Двусмысленны, как их ни поверни.
Слова всегда останутся словами!
Я никогда не слышал, чтоб могло
Растерзанное сердце излечиться
Тем, что ему подсказывает ухо.

Чудесное созданье! Да погибнет

Моя душа, когда любовь моя

Не вся в тебе - и быть опять хаосу,

Когда тебя любить я перестану!

Ах, я б желал родиться лучше жабой

И в сырости темницы пресмыкаться,

Чем из того, что я люблю, другому

Малейшую частицу отдавать!

Ревнивому - ответ ваш не ответ.

Ревнивые не потому ревнуют,

Что повод есть, а просто потому,

Что ревновать в натуре их. Ведь ревность -

Чудовище, которое себя

Само зачнет, само и порождает.

Пошли мне, Господи, уменье

В зле находить не зло, а средство к исправленью!

Брабанцио, сенатор.

Два других сенатора.

Грациано, брат Брабанцио.

Лодовико, родственник Брабанцио.

Отелло, генерал, мавр.

Кассио, его лейтенант (помощник).

Яго, его поручик (адъютант).

Pодpиго, венецианский дворянин.

Mонтано, предшественник Отелло в управлении Кипром.

Шут, в услужении Отелло.

Герольд.

Дездемона, дочь Брабанцио и жена Отелло.

Эмилия, жена Яго.

Бьянка, куртизанка, любовница Кассио.

Когда уж нет спасенья, грусть должна

Окончиться с сознанием несчастья

И гибели последней из надежд.

Оплакивать исчезнувшее горе -

Вернейший путь призвать другую скорбь.

Когда нельзя предотвратить удара -

Терпение есть средство отомстить

Насмешкою судьбе несправедливой.

Ограбленный, смеясь своей потере,

У вора отнимает кое-что:

Но, горести предавшись бесполезной,

Ворует он у самого себя.

Слова всегда останутся словами!

Я никогда не слышал, чтоб могло

Растерзанное сердце излечиться

Тем, что ему подсказывает ухо.

Если бы на весах нашей жизни не было чашечки рассудка

для уравновешивания чашечки чувствительности, то кровь и пошлость нашей

натуры довели бы нас до безумнейших последствий. Но у нас есть рассудок для

прохлаждения бешеных страстей, животных побуждений, необузданных похотей.